Вот он уже на террасе, вот уже миновал бассейн с женской фигурой, уже спускался по лестнице к озеру. Розалинда, которая сначала приняла все за шутку, серьезно перепугалась. Отложив моток с нитками, вязанье, и очки, она в страхе побежала за Луи. Вот этого и добивался Луи. Теперь он был доволен, смеясь над старой девой, которая вдруг растерялась и теперь была в его полной власти.
Но Луи ухитрялся терроризировать весь дом. Он знал слабость своего приемного отца — его легко можно было растрогать — и сумел стать в его глазах неким гением, у которого масса знаний, необыкновенно острый ум и к тому же смелость прямо в лицо высказывать любую истину. В этом юноше, по мнению старого Нийнемяэ, было заложено нечто большое, из него мог выйти блестящий военачальник, всемирно известный летчик, ученый или государственный деятель. Тем более плачевным казалось то, что этот всесторонне одаренный юноша должен умереть, потому что врачи не оставили почти никакой надежды. Старик собирался использовать свои сбережения на то, чтобы отправить его в какой-либо заграничный санаторий, но Ильмар отсоветовал это делать, так как больной просто не перенес бы такой дальней дороги.
За кого Луи ухватился всеми силами своей души, это была Реэт. Это она являлась целью мечтаний и неопределенных влечений. Именно ее близость разбудила спавшие в теле Луи инстинкты. Никогда еще этот юноша не знал настоящей любви, ни материнской, ни женской, — здесь обе они были слиты. В глазах Реэт он читал нечто большее, чем то дешевое сочувствие, которое каждый выражал ему с такой щедростью и от которого его порой просто тошнило. В молодом, натренированном теле Реэт он угадывал то здоровье, которого самому ему не хватало, и таинственная притягательная сила этого здоровья мучила его даже во сне.
Реэт следила за пробуждением весны в Луи с боязливым любопытством, чувствуя себя польщенной свежестью и искренностью его чувств. Сознание близкой смерти Луи позволяло ей не скрывать перед ним своих душевных движений, ведь тайна их все равно в скором времени уйдет в могилу. Но все ее отношение к больному было пронизано еле заметным состраданием: бедняга, сколь многое остается для него в жизни неизведанным! Поэтому она не отказывала ему в небольших проявлениях любви, но как только она замечала, что он начинает задыхаться, а в глазах его зажигается огонек неосознанной страсти, она быстро отступала, стараясь превратить все в шутку или поскорее очутиться в обществе других людей.
Мало-помалу ласковость Реэт превратилась для Луи в гораздо большую потребность, чем еда и питье. Реэт всегда должна была находиться где-то поблизости. Если болела голова, помогало прикосновение ее. руки ко лбу; если не приходил сон, нужно было лишь подержать ее руку в своей. Вскоре больной потребовал, чтобы Реэт, не страшась его бацилл, пила воду из его стакана. Луи испытывал блаженство, когда Реэт садилась на край его кровати, касаясь его руками или коленями. Старой немке было вовсе не по душе, что право читать Луи вслух и измерять его температуру было предоставлено Реэт. Но особенно оскорбленной чувствовала себя старая дева, когда Луи просил Реэт проверять показания градусника, так как глаза Розалинды, дескать, могут не разглядеть цифр. Реэт не смела уходить из дому, не предупредив Луи. Даже если она спускалась вниз к озеру, она должна была зайти сначала в комнату Луи, выслушать, как обстоит дело с его здоровьем, и сказать, куда пойдет и как долго ее здесь не будет. Потом Реэт, понятно, приходилось давать отчет обо всем. В те часы, когда Луи не лежал, он стремился сопровождать ее всюду, стараясь показать, что он совершенно здоров. А если Реэт случалось отсутствовать дольше, чем было обещано, Луи приходил в возбуждение. Он подымался, бегал смотреть, не врут ли часы, собирался идти искать ее: вдруг она утонула, вдруг встретила какого-нибудь опасного человека? А может быть, она нарочно обманула его ? Во всяком случае, она забыла о своем обещании, забыла, значит, и о Луи,— а это непозволительно! Тогда он быстро засовывал градусник за щеку, чтобы увидеть, насколько опять поднялась температура. Но если градусник не показывал никакого повышения, он натирал его одеялом, пока не добивался своего, и тогда звал Розалинду в свидетельницы. Позднее на Реэт сыпались упреки: «Ты мучаешь меня! Ты меня убьешь! Твоя вина, если у меня пойдет горлом кровь, если я схвачу воспаление легких, если я умру...»
Когда Луи спал, весь дом должен был ходить на цыпочках. В эти моменты Розалинда совершала небольшую прогулку в лес или в поле, чтобы собрать разных цветов. Она всегда забывала, что Луи не особенно любил цветы, и в силу какой-то инерции ставила их всегда на тумбочку к больному, чтобы выказать большую заботу и внимание, чем Реэт. Но именно в присутствии Реэт Луи особенно презрительно относился к Розалинде, передразнивал ее выражения и подчас дерзко именовал «немецкой тетушкой» или «старой дурехой». В таких случаях Реэт брала Розалинду под свою защиту (тогда и Розалинда умела ценить достоинства Реэт) и бранила Луи за невоспитанность, упрекая его за себялюбие и за то, что он терроризирует весь дом. Такие упреки больно задевали Луи. Иногда он впадал в бешенство, выгонял всех из комнаты, говорил резкости даже Реэт, потом запирал дверь и тихо сидел, скорчившись в каком-нибудь углу, куда нельзя было заглянуть через замочную скважину (Луи знал, что Розалинда наблюдает за ним через замочную скважину). Все должны были испытывать страх, что он ВОТ-ВОТ натворит что-нибудь ужасное, выпьет яду, который будто бы имеется у него на всякий случай, или бритвой перережет артерию, как он грозился однажды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109