Хозяйка тоже ничуть не стеснялась, заставляя его то собирать землянику, то молоть кофе, то следить, когда будут роиться пчелы, то рубить хворост. Наконец Йоэль уже не воспринимал все эти работы, как преступник свое наказание, а попросил, чтобы его оставили в покое. Это всех удивило, показалось чем-то непонятным. На него уже не глядели с прежней доброжелательностью. Здесь, на хуторе, он либо приносил пользу, либо был лишним. Третьего пути не было. И казалось, что принуждают его не хозяин или хозяйка по своей доброй воле, а сама крестьянская работа, которая требует от всех беспрекословного повиновения.
В один из дней, когда Йоэль в горнице копался в своем чемодане, хозяйка протянула ему письмо.
Письмо было от Орайыэ.
«Кики уже второй раз звонила мне, прося сейчас же написать тебе. Через две недели состоятся выборы городского архитектора. Вышли бумаги. Успех гарантирован. Лучше всего приезжай сам немедленно, можешь остановиться у меня».
Йоэль несколько раз прочел это письмо, похожее на телеграмму, и радости его не было границ. Если все это правда, то лучшего и пожелать нельзя. Все городское строительство было бы подчинено ему! Весь вид города отныне зависел бы от его вкуса! Возможно ли, чтобы мечты так скоро сбывались? Неужели его смелые проекты так понравились отцам города, или, может быть, здесь действует какая-либо дружественная рука? Все равно, путь открыт!
Йоэль сообщил хозяевам, что он уже завтра уезжает, потому что в городе его ждет важное дело. В хозяйке он возбудил любопытство, почти зависть, Вийу огорчилась, а брата Йоэль похлопал по плечу, сказав: «Ну, старина, скоро настанут лучшие дни!»
После обеда он уселся в амбаре, развернул на столе свои городские планы, в том числе черновик проекта ратуши, и изучал их, думая о множестве вещей. Но пора было укладывать вещи. Снова пришлось уложить на дно сундука старые книги, которые он перелистывал. Среди них
нашлась старинная семейная Библия в деревянном переплете. Как видно, ее принесли сюда и уложили к другим книгам после смерти матери, потому что, кроме матери, никто не читал Библии. Отец всегда враждовал с пасторами и умер неверующим. Тоомаса такие вещи тоже не интересовали.
Иоэль тотчас же раскрыл последние страницы, где обычно велась деловито-сухая хроника жизни нескольких поколений. Здесь имелись записи о всех днях рождения, крещения, причастия, венчания и смерти членов семьи. Последней, по-видимому рукой матери, была записана дата смерти отца.
Йоэль взял перо, чтобы внести в книгу день смерти матери, но тут ощутил под страницей какой-то посторонний предмет. Это был открытый конверт, в котором лежало написанное рукой матери письмо, длинное, но неоконченное. Письмо предназначалось Йоэлю, но, по-видимому, что-то помешало отправить его. Читая дрожащие буквы, выведенные карандашом на линованной почтовой бумаге, Йоэль не в силах был сдержать внутреннего волнения.
«Ты там далеко, за тридевять земель и морей, — стояло в письме, — пережил немало трудных дней, но я верю в тебя, верю, что ты когда-нибудь подымешься выше всех нас. Мои глаза этого не увидят, потому что я уже одной ногой стою в могиле, но одно я хочу тебе сказать, чтобы ты не забывал своего брата, когда заживешь в достатке, потому что вы все же родились от одной матери, так что, когда меня не будет и ты когда-нибудь увидишь, что отцовский дом клонится к упадку, то не отказывай ему в своей помощи. Это была воля твоего отца, чтобы ты получил образование, а хутор он завещал Тоомасу, но если и мне суждено высказать свою последнюю волю, то я желаю, как это мне на словах говорил и твой отец, что если у Тоомаса когда-нибудь настанут тяжелые дни, то чтобы ты позаботился о том, чтобы твой, твоего отца и деда родной хутор обманом ли или каким другим путем не попал в руки чужих людей. Теперь я это ясно высказала тебе, и душа моя спокойна из-за Тоомаса, который все честно выплатил тебе, что полагалось, хотя иногда ему трудно приходилось. Но душа моя неспокойна из-за самой Рыуны. У покойного отца было желание записать хутор на внуков, но глазам его не пришлось увидеть, как пойдет ваша жизнь, и он не был бы доволен тем, что сделал Тоомас, как и я не могу примириться с этим. Был он до последнего времени разумным и послушным сыном, но потом у него словно рассудок помутился, не знаю, чем его опоили, что он стал бегать за какой-то оборванкой. Теперь в доме появилась новая метла, и меня скоро выметут отсюда, нет мне здесь жизни, где я словечка сказать не могу и где чужой ребенок значит больше, чем родная Мать. Неужто твой отец и твой дед для того надрывались и проливали пот, чтобы Рыуна когда-нибудь досталась роду и племени разведенной жены, чья девичья честь уже отнята другим. Ты бы, наверно, так не поступил, но теперь уж ничего не поделаешь. Если ты когда-нибудь вернешься из своего далека и уже не застанешь меня, ты увидишь, что дом твой стал холодным и чужим, и сердцу моему больно, когда подумаю, что ты должен будешь уйти отсюда, потому что тебя, как и меня, тоже не потерпят здесь. Придет время, что и у Тоомаса откроются глаза, но тогда, быть может, будет уже поздно, и потому моя последняя просьба к тебе будет, чтобы ты не упускал из глаз хутор, и если наступит час, когда Рыуна может уйти из рук Тоомаса либо через смерть, либо через другое какое несчастье, то ты будь готов купить хутор по любой цене, чтобы наша кровь продолжала оставаться здесь. Потому что я верю в тебя больше, чем в Тоомаса, больше, чем в кого- либо...»
Несколько раз прочел Йоэль письмо, потом тихонько захлопнул Библию, забыв сделать задуманную запись, сунул письмо в карман и, сложив руки под подбородком, уставился глазами в зарешеченное окошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109