— Но бог создал человека по' своему подобию.
— Потому-то это и получилось у него так неудачно, — сказал Умбъярв, катая кусочек глины. — Положим, зеркал у него хватало но этого недостаточно: любое самосозерцание обманчиво. Бог может хорошо видеть, как выглядит созданный им мир, но каков он сам, этого он не знает. Как мы не знаем сами себя, так не знает себя и бог. Но что не грех — не знать самого себя. Это даже мешало бы шорчеству. Копание в самом себе бесплодно. И поэтому и думаю, — если бог все же столько создал, значит, он мало думал о себе.
Эти мысли вылуплялись очень медленно и высказались словно в какую-то пустоту, потому что, возясь <о своей скульптурой, Умбъярв почти забыл о том, что перед ним сидит живой человек. Он даже слегка когда модель вдруг ожила и воскликнула;
— Это я должна сказать мужу! Боже мой, как много он корпел над изучением этих вещей. Только бы не забыть, что вы мне тут наговорили.
, Но потом она хлопнула себя по губам:
— Ах, я же не могу сказать мужу, что приходила сюда. Ведь эта голова — секрет! Подарок ко дню рождения! Я чуть не выдала себя!
— Я говорил все это для того, чтобы вы постарались выглядеть ' более естественно, — через некоторое время заговорил Умбъярв; — Мне все время кажется, будто вы смотритесь в зеркало и по нему придаете себе вид. Постарайтесь думать не о себе, а о чем-нибудь другом.
Какой все же злой этот скульптор! Вращающаяся подставка, на которой сидела Реэт, была словно скамья пыток или зубоврачебное кресло, в котором нельзя двигаться. Подчас Реэт готова была заплакать оттого, что во всем этом позировании не было ровно ничего романтического, как она надеялась. Сиди тут как жертва. Сиди в напряжении, словно настороже, словно обороняясь. Да еще получай упреки в том, что ведешь себя не как следует. И то, как скульптор, одной рукой взявшись за подставку, вместе с моделью вращал ее то в одну, то в другую сторону, было так невежливо, так нелюбезно, почти грубо!
Но вот уже начали вырисовываться общие контуры, выступавшие словно из какого-то тумана.
Реэт находила, что Умбъярв все преувеличил: худобу, скулы, длину шеи. Откуда он вообще взял такой острый, тонкий нос? Горбинка на нем также слишком бросается в глаза; у нее вовсе не такие впалые щеки, да и губы не такие узкие. А общий вид — неужели она выглядит действительно таксой серьезной, а черты у нее такие острые?
Теперь стало еще труднее позировать, — по мере созревания скульптуры становился важным каждый миллиметр. У Реэт 'было такое- чувство, что чем более похожей и выразительной становится скульптура, тем более обнаженной приходится стоять перед ее творцом. Когда скульптор смотрел на губы, невозможно было сохранить вполне естественный вид, а приходилось улыбаться, как-то кокетничать. Но улыбка эта была не улыбкой вежливости или счастья, а, скорее, каким-то кривым надрезом на лице, и скульптор не мог принимать, ее во внимание.
Когда у модели исчезало ощущение самосозерцания, когда она уставала от напряжения, когда почти засыпала, тогда Умбъярву хорошо было работать. Спящее животное было идеалом натуры для Умбъярва. Не собирался ли он усыпить сидевшую перед ним натуру?
Напрягаться приходилось немало и скульптору. Не только потому, что не так легко удавалось схватить идеальную форму, но и потому, что с натурой почти все время происходила своеобразная дуэль, потому что та как бы отбрасывала каждый взгляд, и было такое ощущение, будто пристальное разглядывание является вместе с тем оскорблением натуры. Умбъярв не принадлежал к числу тех скульпторов, которые развлекают свою натуру шутками- россказнями,, заставляющими ее забыть о своем положении, и тогда, словно играючи, схватывают правильное выражение.
Реэт Нийнемяэ чувствовала себя уже измученной, когда вдруг постучались в дверь. Она оживилась и быстро шмыгнула за ширму. Умбъярв знал, что дама не хочет, чтобы кто-нибудь увидел ее здесь. Он быстро окутал голову влажным покрывалом и пошел, открывать.
Это был Йоэль Хурт, который справлялся о Рыйгасе. Умбъярв еще только думал, как бы получше спровадить пришельца, а тот уже прошел мимо него, не обратив внимания на оказанный ему сдержанный прием.
— Мне интересно поглядеть на твои работы... Я много слышал о тебе. Извини, что я так ворвался.
— Я как раз занят сейчас, — пробормотал Умбъярв.
— Я тебя не задержу долго. Сейчас уйду, — ответил Хурт, ненадолго задерживаясь то здесь, то там, перед той или иной, скульптурой, которые стояли то на полу, то на столе, то на постаментах, а то даже на шкафу.
Хурт остановился перед новой работой, с которой соскользнуло покрывало.
— Интересно! — сказал Хурти со всех сторон оглядел голову. — Кто эта женщина?
— Так, одна знакомая, — ответил Умбъярв, давая понять, что сама модель стоит там, за ширмой, и говорить о ней неудобно.
— Вот как. Я сейчас пойду. Мне нужно было встретиться с Рыйгасом. Передай ему, пожалуйста, что мне не повезло. И что я уезжаю в деревню. До осени. Тогда я снова попытаю счастья, но начну уже с другого конца.
— Не повезло? В чем же?'
— Слишком большие планы задумал. Развел фантастику перед отцами города. Они к этому не привыкли. Основательно провалился со своим проектом. Впрочем, пустяки, есть о чем говорить!
— Я ничего не слышал. "Не следил за газетами.
— В газетах об этом еще не писали. Этот позор наступит дня через два. Хочу смыться до этого. Значит, передай привет Рыйгасу.
— Ты застанешь его в клубе безработной интеллигенции.
Умбъярв дал адрес и попросил гостя зайти как-нибудь в другой раз, когда он будет свободнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109