Кто здесь теперь пашет и сеет? Чужой, незнакомый народ. Кто только мог, вылетел отсюда в широкий мир.
Теперь нога уже ступила на поле родного хутора. Правда, Рыуна принадлежит старшему брату, но какое значение имеет право собственности рядом с тем чувством родного дома, которое пробуждается в вернувшемся с чужбины блудном сыне, вскормленном здесь матерински молоком.
Йоэль усаживается на камне на холме Коопамяэ, и ем снова кажется, будто ничего не изменилось. В памяти все осталось таким же, как вчера, даже похороны отца, которые он приезжал из-за границы. Тогда еще жива бы мать, а теперь и ее нет. Такой сгорбленной, ушедшей в себе сломленной была она, когда после похорон отца провожая; уходящего со двора Йоэля взглядом, в котором не бы
ничего, кроме безропотной любви, безграничного доверия и всепрощения. А сын ушел в широкий мир, мало помышляя о покинутом родном доме.
Березняка в низине за хутором больше не видно. Куда девался этот белоствольный перелесок, чистый и строгий, с легким шелестом, слышным даже в комнате, и запахом, особенно сильным после теплого дождя? Откуда было знать нашему горожанину, что деньги, вырученные за прекрасный березняк, отчасти ушли в его же карман?
Быть может, даже чужак заметил бы красоту здешней местности, которая кажется особенно свежей в это летнее утро. На косогоре, посреди яблоневых садов и перелесков, вытянулись в ряд все те хутора, чьи луга там, внизу, в одну широкую долину с речкой посередине. По! ту сторону болота и лугов, в Лаане и Тинникуру, синеют леса, а разбросанные среди них там и сям хутора с их полями на холмистой местности тянутся к озеру Выртсъярв, пропадая за горизонтом.
Из низеньких строений хутора Рыуна отсюда, с холма Коопамяэ, виднеется только конец коровника. Деревья со своей кудрявой зеленью разрослись над делом человеческих рук и душат, гноят крыши и бревенчатые стены. «Романтично, но не современно, — думает Йоэль; — Пора бы проветрить все это».
Йоэль приехал сюда не в ..качестве дачника, который пьет молоко и полеживает на солнышке, чтобы уехать потом с загорелой спиной и прибавившимся весом, с воспоминаниями о веренице прекрасных летних дней, где не должно быть места ни одному ненастному часу. Не возвращается он также сюда, чтобы проверить урожайность полей и упрекнуть за плохую обработку полей. Он явился сюда без особой причины, лишь по внутреннему побуждению, безо всякой задней мысли и цели. Сейчас он не смог бы сказать, что будет здесь делать и надолго ли останется. Рыуна представляется ему единственным местом, где он временно может освободить себя из упряжки жизненных забот, чтобы собраться с новыми силами.
Дверь коровника открыта. На куче навоза он видит зад бурой коровы. Сбившись в кучу, в загоне спят овцы. Пышно разросшийся плодовый сад своей сыростью сгноил псе столбы и жерди изгороди, и кудрявые кусты достают до придорожной канавы. Жилой дом сгорбился под своей соломенной крышей, словно бархатом покрытой зеленым мхом. Теперь осталось только открыть ворота во двор, но Ноэль этого не делает, так как ему еще не хочется в мир под ей. В углу двора рядом с воротами можно найти родничок метровой глубины, где донный песок словно скипит, выбрасывая вверх воду. Здесь всю ночь стоят молочные бидоны, только сруб подновлен. Вода непрерывно стекает отсюда вниз, в пруд, окруженный подстриженными ивовыми стволами, которые со своими вновь выросшими зелеными ветвями напоминают степок-растрепок. Даже в самые жаркие дни здесь прохладно и всегда пахнет аиром...
Собака Туке лениво пролаяла из открытых сеней: она уже забыла запах Йоэля. Но Йоэль не забыл ее голоса. Пришелец быстро пробирается к саракк Туке подскочил к воротам и оглашает воздух лаем, когда Йоэль уже устроил себе ложе на свежем сене. Первый луч солнца, проникая сквозь щели, освещает паутину на стропилах, когда Йоэль последний раз открывает глаза перед сном.
Для хутора Иванова' ночь была не бог весть каждой радостью. Грешно прекращать работу в такой погожий косный день. Поэтому хозяин Тоомас вместе с тестем продолжали косить до позднего вечера, чуть не до полуночи. Об Ивановом огне и речи не могло быть, и когда Вийу, дочь Тоомасовой жены от первого брака, осмелилась заикнуться об этом, то отчим тотчас же отрезал, что нечего зря жечь хворост, превращай его в пепел. Но для поздней косьбы у Тоомаса была еще одна причина. Днем он получил письмо от Йоэля, который просил встретить его на станции. «Некогда мне разыгрывать из себя извозчика — кому надо, сам дойдет», — пробормотал он себе под нос и спрятал письмо в карман, не сказав о нем никому ни слова.
Теперь кости ныли от напряженной работы, но сон не приходил. В жаркой духоте комнаты полная Альма разбросалась на кровати, так что бедному Тоомасу, худому как жердь, оставался лишь острый край кровати. Вийу похрапывала в другой комнате, комары пищали, письмо в кармане пиджака словно жгло его, а к этому присоединилась еще надоедливая боль под ложечкой.
Тоомас был сделан совсем из другого теста, чем его младший брат. В то время как Йоэль, не мигнув, проглатывал горькие пилюли, преподносимые жизнью, Тоомас был нытиком. Вечно дождь или засуха пытались погубить его хлеба, урожай всегда казался недостаточным, даже тогда, когда закрома до краев заполнялись зерном. По воскресеньям он разгуливал по межам своих полей главным образом для того, чтобы потом плакаться на тощие хлеба или обилие сорняков.
Долгое время после смерти отца громоотводом для недовольства Тоомаса являлся Йоэль. И кто решится утверждать, что у него не было оснований для недовольства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109