Да, Реэт этот тошнотворный запах чудился и во всех других комнатах, но об этом она никому не говорила, потому что и старикам и Розалинде это могло бы показаться оскорблением памяти Луи. Говорили по-прежнему тихо, ходили на цыпочках и избегали заходить в верхние комнаты и на верхний балкон, где слишком свежи были следы смерти Луи, Еще реже заходили в ту комнату на нижнем этаже, где Луи лежал перед похоронами, — несмотря на усердное проветривание, тут все еще не проходил запах еловых веток и камфары.
Старый Нийнемяэ сделался молчаливым, он часто вздыхал, реже хвастался своим Ильмаром, и из его речи почти исчезло его обычное «что?». Он пытался утешить себя тем, что страданиям Луи наступил теперь конец и, если бы он даже поправился, из него все равно не вышло бы полноценного человека, — и себе и другим он стал бы тяжким бременем.
— Ах, что там мое горе! — махнул он рукой. — Мне и так скоро придется отправляться вслед за ним. Но Ильмар! У него такая нежная душа — весь в меня!— а ведь у него вся жизнь впереди.
— Разве Ильмар так любил своего сводного брата? — спросила Реэт.
— Теперь полюбит, когда его больше нет! Вы и по мне поплачете, когда меня не станет.
Эти слова растрогали самого старика.
— Ильмару Луи был вместо сына, — продолжал он, — как и мне. Но я что, — это Ильмар заботился о его учении и уходе во время болезни. На старости лет Луи и вам бы заменил сына, у вас ведь нет детей.
Что это еще за разговор, ведь разница в возрасте Реэт и Луи была меньше десятка лет. Старая госпожа Нийнемяэ тоже осталась недовольна:
— Когда это Ильмар заботился о больном? Ни одной ночи он не провел без сна у его постели. Это мы с Розалин ой ходили и убирали за ним. Ильмар? Что Ильмар? Давал немножко денег и считает себя теперь невесть каким благодетелем!
У бедной Розалинды после смерти Луи пропал всякий интерес к жизни. До сих пор она была связана с семейством Нийнемяэ, а теперь ей стало неудобно продолжать жить у пастора, не платя ему за это своим трудом и заботами. Она даже не знала, как долго ей следует оставаться в Соэкуру, и, чтобы как-нибудь оправдать свое пребывание здесь, она принялась хлопотать на кухне. Впрочем, старая хозяйка немедленно прекратила это.
После всех этих событий Реэт почувствовала себя брошенной в водоворот, из которого она собственными силами не могла выбраться, а должна была отдаться на волю судьбы. В горле у нее все время стоял комок невыплаканных слез. У нее был небольшой жар, а к этому присоединялся нервический страх, что микробы уже проникли в ее легкие. Обычно смелая, готовая хоть по кладбищу пройти глубокой ночью, она теперь стала страшиться даже вечерних комнат. В шуме ветра в ближнем лесу и в стуке капель о стекло ей чудился укор. Словно это был дух Луи, в сумерках бродивший за окнами и дверьми, так что Реэт приходилось пораньше закрывать окна.
По еще сильнее грызли ее страх и сознание вины перед Ильмаром, которому Луи перед смертью мог поведать все, что он услышал за дверью в ту роковую ночь. Ильмар, конечно, так деликатен, что не скажет ни слова, — он ждет, вероятно, что Реэт сама сознается в своей вине и расскажет своему мужу все, как она, по ее словам, делала до сих пор. Эта деликатность больше всего угнетала ее.
Реэт даже не понимала, ощущает она к Иоэлю любовь или ненависть. Вся ее судьба была теперь в руках этого человека, но как только ей приходило на ум, что Йоэль, быть может, относится к числу обыкновенных ловеласов, которые в подходящий момент ретируются и уходят своим путем, ее горячей волной заливало чувство стыда, и в такие минуты она готова была задушить его собственными руками. Она нарочно избегала оставаться с ним наедине, объясняя это своим болезненным состоянием, но в глубине души желая, чтобы Йоэль не обращал внимания ни на что, даже на ее небольшую лихорадку.
Но Йоэль был скорее внимателен, чем небрежен, скорее нежен, чем страстен, он скорее заботился о здоровье Реэт, чем готов был к новым безумствам. Когда он по вечерам уходил слишком рано, Реэт все свое отчаяние изливала в слезах, прижав лицо к подушке.
А Йоэлю казалось, что дни проходят слишком сумрачно. Ему теперь часто приходилось играть перед отдыхавшей в шезлонге Реэт ту же роль, которую Розалинда играла перед Луи. Его охватывало уныние. В своей жизни он испытал еще слишком мало страданий, чтобы через них найти путь в глубь чужой души.
«Осень, уже осень», — повторял он, бродя один по лесу.
Порыв ветра срывал с ветвей пожелтевшие листья, которые, дрожа, падали на лесную дорогу, смешиваясь с ранее опавшей, шуршащей листвой. Светло-желтые и маленькие падали с берез, широкие и плоские — с придорожных кленов. Деревья уже изрядно оголились, озеро
больше не выглядело дружелюбным — оно морщилось, словно от досады. Как будто листва спадала с прожитых дней, и откуда-то издалека начал проглядывать некий голый остов. И этот голый остов означал — долг,
«Я никогда не отступал перед долгом и не боялся никаких обязанностей, — подумал он. — Странно, почему мне сейчас не хочется, чтобы мной управляло чувство долга».
Наклонив голову, он шагал по берегу, поднял с земли палку и принялся колотить ею по кустам и деревьям, наблюдая, как осыпаются листья. Вдруг из-за тучи выглянуло солнце, пронизав лучами почти безлистый орешник. Йоэль остановился, как будто его потянули за рукав. Спине и затылку стало тепло, голова слегка закружилась, и какой-то туман на минутку застлал глаза, потом все снова прояснилось, и он, миновав солнечное пятно, вступил в тень, где от земли подымался сырой воздух, пахнущий гниющими грибами и листьями, истлевающими пнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109