И не подходили. Да, Рыйгас, вот чудо, даже не рассердился, когда получил от меня собаку. И я тогда подумала, может, и вы не рассердитесь, когда я вам подарю кошку.
— Эта кошка, наверно, из вашего большого леса, где кругом воют волки? — иронически промолвил Хурт, стараясь попасть в тон Кики.
— Нет, — наивно ответила Кики, — мой отец уже давно умер, когда я нашла настоящую свою кошку. Конечно, не ту, что здесь. Рики я и не смогла бы вылепить, ведь у нее было всего три лапы. Я нашла ее в городском парке. Собаки совсем растерзали бедняжку, одни лохмотья висели. Я принесла ее домой, напоила молоком, согрела, подула на нее. И она ожила! Вот тогда-то я и назвала ее Рики. Каждое утро она на своих трех лапах ковыляла в комнату, ужасно умная была, кошка. Я иногда боюсь такого ума. В другой раз сидишь одна в комнате и мысли бегут сами по себе, а она посмотрит на тебя с улыбкой и все-все понимает, прямо насквозь тебя видит. Я так стала бояться ее, что мне пришлось дать ей пилюльку с ядом. Мне надо было уезжать, куда же мне было деть ее? Взять с собой? Да, может быть, мне нужно было взять ее с собой. В городе я ее не могла оставить, ее никто не любил, кроме меня. Пилюльку я закатала в хлеб и просила ее, ну, съешь! Не хотела. Глядела мне в глаза. словно желала сказать — сначала сама поешь. Наконец она все же съела, и у меня слезы навернулись на глаза. Она была ужасно-ужасно умная и, видно, понимала, как мне больно,
что она не берет хлеба с пилюлькой, и что она должна это сделать. Вот она и съела, поковыляла еще взад-вперед и околела.
— И вам не жалко было?
— Как не было, очень жалко было. Не раз поплакала. Потом спустилась в сад, спросила разрешения похоронить ее, устлала могилу ветками сирени и снова поплакала. Когда я лепила вот эту, то подчас появлялось чувство, будто глина подымается и прижимается к руке... У кошки есть душа? Вы не знаете? Вы такой умный и должны знать, вы просто не хотите сказать. Я иногда думала, что эту кошку никому не подарю, это вроде память о моей хромоножке. Но потом я подумала, что, может, она порадует кого-нибудь. Впрочем, вам, я вижу, она ничуть не нравится...
В тепле этой болтовни Хурт понемножку оттаял.
— Я не так зол, каким кажусь, — сказал он наконец. — Я охотно выразил бы вам свою благодарность, но не могу. Прямо душу хотят вынуть. Какое уж там спокойствие! Вот и начинаешь подозревать всех в разных умыслах и даже в прямом подвохе.
— Нет, благодарности мне не нужно. Я не ради этого! Лишь бы вам хоть чуточку было приятно...
— Было бы и даже очень, если бы... Да что толковать об этом! Сотни мелочей, сотни неприятностей. И каждая ранит сердце.
— Может, и я среди этой сотни?
— Этого еще не хватало!
— Значит, вы нисколечко не сердитесь на меня?
Только сейчас Хурт будто впервые увидел перед собой
молодую женщину с пышными, вьющимися волосами, с зеленоватыми глазами и высокими бровями, с губами, резко очерченными губной помадой. Кики пора было уходить. Когда она дошла до двери, в голове у нее промелькнула некая идея, и, еще раньше, чем эта идея успела принять ясные очертания, Кики доверила ее Хурту.
— У нас сегодня вечер бриджа. Не желаете ли принять участие?
В сущности такого вечера задумано не было. Эта мысль пришла Кики тут же, но, когда Хурт дал положительный ответ, Кики тотчас же поспешила позвонить госпоже Нийнемяэ, нельзя ли, дескать, устроить этот вечер у нее. В партнеры можно пригласить Кийпсаара, не только потому, что он никогда не отказывается от бриджа, но и из-за промелькнувшего в голове Кики соображения, что журналист может оказаться полезным городскому архитектору.
Вечером Кики пораньше отправилась к Нийнемяэ. Сам пастор уехал на мотоцикле куда-то в деревню крестить
ребенка, и Реэт была дома одна. В ожидании Хурта она была в приподнятом настроении, хлопотала в кухне, давала распоряжения служанке и примеряла то одно, то другое платье. Она спрашивала у Кики совета, что ей надеть и во что обуться.
— А как тебе нравятся мои новые брови? — в свою очередь спросила Кики.
Госпожа Нийнемяэ была слегка задета той свободой, с какой Кики обращалась со своим лицом, — самой ей это не разрешалось.
— Слишком в глаза бросаются. Раньше лучше было, — безразлично ответила госпожа Нийнемяэ. «Для кого она так старается?» — подумала про себя Реэт.
— Знаешь, что мне сказал Хурт? Он сказал, что мои глаза теперь останутся совсем без слез. Чересчур они оголены. А я ответила, что мои глаза никогда не были на мокром месте. «Зачем вы так высоко подняли брови?» — спросил он. Я ответила: затем, чтобы шире был кругозор, потому что у вас он такой широкий-широкий, и если я останусь такой маленькой рядом с вами, то мне будет стыдно. Поэтому! Он сказал, что у меня всегда такой открытый, прямой взгляд, не такой, как у других.
— Неужели он так сказал? Это он тебе комплимент сделал, а ты и поверила!
— Кийпсаар говорит мне гораздо больше комплиментов.
— А ты все принимаешь за чистую монету?
— Почему бы и нет?
— Я все же сомневаюсь, чтобы Хурт умел говорить, такие комплименты.
— Смотря кому.
— Ах нет! Он всегда такой серьезный, такой деловой. Да, в старину, когда он был еще студентом, я помню...
— О, тебе нужно было бы узнать его сейчас поближе! Ведь я вижу его каждый день. Он такой смешной-пресмешной! Будто кошка, так и хочется погладить. Но неровный, ох какой неровный! Сегодня утром он был таким хмурым. Таким хмурым, что мне жутко сделалось. Но знаешь, я быстро его рассмешила. А когда он улыбается, он совсем другой человек, совсем другой. Я думаю, что в нем и скрываются два человека. Всегда у него находится дело, чтобы зайти в нашу канцелярию, а когда заходит, так и стреляет глазами в мою сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109