Скоро вы за озером увидите стройку.
И вот машины, описав большой полукруг, остановилась перед длинным каменным зданием, похожим на старую корчму, и рокот мотора стих. Приехали. Путешественники встали, потягиваясь и потирая руки.
На пристроенное к дому покривившееся деревянное крыльцо вышел старик в сером люстриновом пиджаке. Во рту у него дымилась папироса на длинном мундштуке. Во всей его наружности не было ничего типично деревенского, — со своим чисто выбритым лицом и солидной фигурой он напоминал скорее какого-то седовласого английского государственного деятеля.
— Ах, это ты, сынок! — воскликнул он растроганно. Протянув обе руки, он сошел с лестницы и энергично потряс руки Ильмара. После этого он довольно небрежно поздоровался с Хуртом.
Комнаты были забиты старой мебелью, скупленной, видимо, на разных аукционах. Из небольших окон, заставленных цветочными горшками, просачивалось мало света. Через «некоторое время показалась и хозяйка в оливковом домотканом платье из шерсти с длинной золотой цепочкой от часов на шее и часами, заткнутыми за пояс. Всюду носился запах полыни.
— Вот видите, — сказал старый Нийнемяэ Хурту, когда их пригласили в другую комнату пить кофе, — живем тут вдвоем вдали от всего мира, что? А городских привычек не оставляем. В день раза два пьем настоящий кофе. Да и без хорошего табака не обходимся. Когда Ильмар в последний раз ездил за границу, он привез мне коробку сигар, о, таких у нас здесь и в помине нет. Куда там! Что? Да и от «мартеля» я не отказываюсь. Мамочка, отыщи там в шкафу ту бутылку с тремя звездочками!
Мамочка не любила слушать мужнино бахвальство и исполнять его приказания. Со своими бесцветными волосами, закрученными на затылке, с ушами, голо торчащими, словно ручки у рукомойника, она продолжала наливать кофе и даже не подумала идти за коньяком (сам принесет!), а завела разговор с Йоэлем. Излишнее преклонение мужа перед сыном не нравилось старухе. Оно вызывало в ней что-то вроде ревности. Дурным настроением и строптивостью она пыталась уравновесить положение.
Она говорила Хурту, как трудно жить вместе с испольщиком; жаловалась на то, что мальчишки летом обирают все кусты, а осенью яблони, они даже гороховых грядок не оставляют в покое. Этого разговора хватило на все время, пока пили кофе, хватило бы и дольше, если бы старуха вместе с Ильмаром не вышла, чтобы выложить настоящему хозяину всю ту досаду, что накопилась на сердце.
А старый Нийнемяэ принялся за свое любимое занятие — набивание папирос. Он уселся на старом, засиженном диване и пригласил туда Хурта. Пусть только понюхает, что это за табак, чистая контрабанда, полученная у моряков. Набив гильзу и отщипнув висевшие на конце волокна, он предложил Хурту папиросу.
— Моя жена небось надоела вам своими сетованиями, что? Сам я уже привык, да, и не обращаю на нее внимания. Ворчит, пускай ворчит, я и не слушаю. О, как подумаю, какой была моя первая жена, мать Ильмара! Вот это была жена! С мягким, добрым сердцем, всегда в хорошем настроении. Такую только поискать, что?
Хурт заметил, как от внутреннего волнения повлажнели глаза говорившего.
— Ильмар отчасти пошел в свою мать, да! Иногда, как подумаю, он даже чересчур овечка. Не правда ли? Что? Но, с другой стороны, разве вы не заметили, какой он башковитый, ого!
Нийнемяэ щелкнул языком.
— Это у него от меня. Да! Кабы вы только знали, как хорошо я преуспевал в жизни со своей башкой! О, добра без хитрости не накопишь, что? А теперь вы сами видите: сын у меня пастором в большом приходе, и его каждый знает. Может, вы и сами слышали, как он говорит проповедь, что? Слезы выжимает из глаз. Чертов парень!
Старик вынул платок и вытер глаза.
— И деньги, стервец, умеет делать! Что? Не правда разве? У него и дома и акции! Спервоначалу я ему помогал стать на ноги, но ведь и у самого должно быть соображение, что? Может, вы думаете, большой, мол, приход, уж он с него пенки снимет, что? Нет, куда там, теперь не прежние времена! Когда я его посылал учиться, так пасторская должность была даже лучше адвокатской или докторской, но потом пришли все эти мятежи и прочее. Что возьмешь с голодного прихода? Это же нищенская копейка. Ну, эта церковная должность у него больше ради почета. Может, когда благочинным станет или дай бог епископом! Что? Чертов парень! Чертов парень... Вы не думайте, что он только ради этого жалкого жалованья... Куда там!
Вдоволь похваставшись сыном, старик принялся за оценку собственных жизненных заслуг. Начал он простым кельнером, накопив денег, стал содержать буфет на станции. Но кто хочет преуспеть, у того должна быть своя закавыка, тому приходится кое-чем рисковать. Тогда старый Нийнемяэ устроился так, что в его квартире во всякое время дня и ночи можно было весело провести время. Вино, закуски, женщины, музыка...
И, таинственно приглушив голос, старик продолжал:
— Там, в задней комнате, обчистили как липку одного богатого русского купца, — вы, конечно, в свое время читали об этом в газетах, только забыли, — я потерял все права, но поверьте, мои руки были чистехоньки. Чего я буду шарить в чужих карманах, когда и в своих не пусто, что? Только жена, покойница, не перенесла этого, померла, мир ее праху! Вот тогда я и купил эту старую корчму на имя сына, прикупил земли, завел новую хозяйку, даже второго сына вырастил, этот уже гимназию кончает, тоже умный парень, только хворый, со странностями...
Старик наложил в большую коробку несколько рядов папирос. Он беспрерывно курил, пользуясь при этом длинным мундштуком, чтобы дым был прохладным и не таким забористым, с него, мол, хватает злюки жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109