Когда ему случалось забегать в кофейню, он присаживался на минутку то у одного, то у другого столика, оставляя после своего ухода настроение близящегося Судного дня. От него частенько можно было услышать, что историю двигает вперед не разум, а динамика абсурдности, или: когда идешь к народу, не забудь прихватить кнут.
В руководящем штабе Национального фронта эта беспокойная душа ценилась как признанная сила. Он был неутомим в своем прожектерстве, беспощаден в своем стремлении пробиться, груб в своей погоне за властью. Особым заданием возложенным на него, являлась организационная работа и фашистская пропаганда среди безработной интеллигенции. Материала здесь хватало. «Ведь это идиотство, — говорил он, — участвовать в игре «дома ли сапожник», когда при этом никто не встает, да и не думает вставать со своего места до самой смерти. Стой как дурак посреди круга, да если бы еще один, а то нас тысячи, нас целый ударный отряд, целая дружина, пока вы, власть имущие, плесневеете на своих местах. Но настанет день... настанет день... и вы полетите со своих мест так, что костей не соберете!»
Теперь этот военачальник спал праведным сном на своем аскетическом ложе, более жестком, чем походная кровать. Тело его с длинными конечностями, казалось, было готово к бегу или прыжку, а закинутая назад голова с острым профилем напоминала киль корабля. Между прочим, этот острый нос на фоне белой подушки бросался в глаза своей краснотой: от вина Рыйгас никогда не отказывался. Вообще он всегда должен был находиться в состоянии опьянения, если не от вина, то от своих несуразных планов, от риска, от женщин, от карточной игры. Конечности его были как-то расхлябанно присоединены к туловищу, казалось, для того чтобы свободнее двигать ими. Лихо выкладывать на стол козырную карту, шагать сразу через три ступени, в пьяном виде срывать скатерть вместе с едой со стола' не понравившегося ему соседа — все это он умел.
Таким же эксцентричным движением он вчера забросил свои сапоги с покривившимися каблуками, — один полетел под кровать Умбъярва, другой к стоящей возле двери гипсовой мадонне, на голову которой он имел обыкновение нахлобучивать свой котелок.
В противоположность Рыйгасу движения и жесты скульптора Умбъярва были далеко не так размашисты. Да он вообще не умел выражать свои чувства руками. Когда его сосед по комнате начинал горячиться и принимался шагать взад-вперед по мастерской, он даже убирал с его пути ту или иную более хрупкую фигурку и затихал, уйдя в себя. Тишина была внешней, потому что внутри у него так же медленно закипал гнев. Но пока дело доходило до взрыва, Рыйгаса уже не оказывалось в мастерской.
Застыв, словно статуя, Умбъярв мог иногда часами стоять возле окна, упершись лбом в стекло и пристально глядя на соседнюю стену. Иногда он сидел на табурете, расставив ноги, опустив голову, без конца разглаживая и разглаживая какой-нибудь листик фольги из сигаретной коробки. Иногда солнечный луч успевал совершить порядочный путь по полу мастерской, в то время как он все стоял и стоял перед глиняной или гипсовой фигурой, поворачивая лишь голову то в одну, то в другую сторону.
О чем он в таких случаях думал? Мысли его, возможно, были самыми обыденными, он лишь очень медленно пережевывал' их, а может быть, он ни о чем не думал и только глядел, словно раскрытый фотоаппарат без пластинок.
Неуклюжий и беспомощный в окружающей суете жизни, он был тем живее в мире форм. Критика не раз хвалила выразительность и монументальность его скульптур. Но хотя у него было уже известное и признанное имя, он не вращался ни в обществе, ни в художественных организациях, он не умел пробивать себе путь ни словами, ни локтями и поэтому частенько терпел, нужду. Но это не вызывало у него никакой горечи, так как он был весьма нетребователен в отношении своей персоны.
Хотя его товарищ по квартире не платил ему, он не обижался на это, так как считал Рыйгаса своим гостем. Несмотря на противоположность характеров, они хорошо ладили, испытывая даже известное удовольствие оттого, что, дружелюбно сожительствуя, жили каждый своей особой жизнью.
Вот одеяло соскользнуло с лица Умбъярва. Его выбритая голова снова успела зарасти пепельной порослью жестких, словно щетина, волос, уже редеющих на макушке. Лицо тоже похоже на неровно сжатое поле. Но весь облик выражает крестьянское упорство и энергию. Об этом же свидетельствуют крепкий подбородок и сжатые губы.
Солнце приятно согрело бок Хабиба, и он даже замурлыкал сквозь Сон, но снова надвинулась тень, тепло улетучилось, и кот, сонно жмуря глаза, поворачивается на спину, а потом встает. Он зевает, выгибает спину и сдержанно мяукает, глядя в сторону ширмы. Но так как никто еще не отвечает, он вскакивает на подоконник, чтобы выглянуть на улицу. Вдруг внимание его привлекает выползшая из-под подоконника сороконожка, которая, шевеля тоненькими щупальцами, бежит в его сторону. Хабиб пытливо изучает эту тварь, но, когда она подбирается чересчур близко, он, прижавшись к уголку, игриво протягивает мягкую лапу. Сороконожка испуганно застывает, поджав под себя все свои ножки, а кот небрежно притрагивается к ней, словно к какой-то соринке. Впрочем, настоящего охотничьего азарта все это у него не вызывает, скорее лишь снисходительную усмешку и некоторое любопытство. Но вдруг мокрица снова выпускает ножки и мгновенно исчезает.
Навострив уши, Хабиб заглядывает через край подоконника вниз, но вскоре успокаивается и, спрятав коготки, ложится на живот, с улыбкой закрывая глаза. Сон этот длится недолго, Хабиб садится и вытягивает вперед заднюю ногу, но при этом теряет равновесие и со стуком падает на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109