Много боев прошло под Волочаевкой, и многие сложили там свои головы.
Но Волочаевка оставалась в руках врагов. Освирепевшие остатки каппелевских банд, колчаковские офицеры, семеновские и красильниковские казаки объединились здесь под «японским солнцем».
Мы знали, что белое командование не гнушается никакими способами воодушевления своих головорезов. Перед каждым наступлением молчановских солдат напаивали спиртом, и они, пьяные, остервеневшие, шли на любое препятствие.
Нам рассказывали, как зверски дерется враг, как он разделывается с пленными, но нас это не пугало. Отряд, составленный из чекистов, горел нетерпением встретиться с врагом.
К вечеру к нам явился здоровенный, рябой, толстоносый Володя Бекреев — помощник Прокофьева, и выбрал из отряда пятьдесят человек. Он выстроил нас за вагонами, сделал перекличку и лично проверил у каждого винтовку, патроны и гранаты.
Потом, натянув поглубже шапку-треух, скомандовал:
— Отряд, за мной шагом а-арш!
Растянувшись цепью, всю ночь шли мы за Бекреевым по узенькой тропинке, среди молчаливых деревьев, окутанных снегом. Разговаривать и курить было запрещено.Над бойцами в морозной темноте клубился пар; многие сняли шапки, расстегнули воротники. С веток деревьев осыпался снег, таял на руках и лицах, попадал за воротники.
Иногда кто-нибудь задерживался впереди, чтобы поднять с земли немного снега и утолить жажду. Тотчас за ним, точно по команде, останавливались и все остальные, брали горстями снег, глотали его и снова продолжали путь.
Часа через четыре за просекой показалась китайская фанза. Бекреев выслал разведчиков. Когда они вернулись и сообщили, что никого, кроме двух китайцев, в ней пет, мы подошли ближе.
В фанзе, у закоптевшего очага, сидели два китайца: один старый, морщинистый, с коротенькой косичкой и жидкой седоватой бородкой; второй помоложе, лет тридцати, в рваной кофте, бритоголовый, с усами, редко выступавшими на губе. Встретили они нас недоверчиво: старый полуобернулся, взглянул па вошедших и опять начал козырять палкой хворост, потрескивавший в очаге. Молодой поднялся с деревянной койки, поджал под себя ноги и так и сидел, освещаемый огнем из печки.
Бекреев вытащил кисет, свернул козью ножку, подошел к печке прикурить и спросил:
— Здесь никто не проходил вчера?
— Моя бутунда,— пробурчал старик.
Оказалось, что он вовсе не говорил по-русски. Бекреев обратился к молодому.Китаец оживился, слез с койки, стал рассказывать, что па днях проходил офицерский отряд; белые убили у них козу и свинью и отняли шкурки нескольких лисиц и белок, которых они поймали канканами за зиму.
Он грозил кулаками, точно перед ним стояли виновники ограбления.
— Хунхуза! Русский хунхуза, все равно хилиган. Зачем наша обижай? Наша работает, лисица лови.
Бекреев похлопал его по плечу и стал успокаивать.
— Классовая война, понимаешь? Капиталисты, хищники, они кого хочешь обидят. Скоро конец им будет...
Но китаец ничего не понимал; он только кричал, и оливковое лицо его морщилось, глаза сверкали.Когда он успокоился, Бекреев стал его расспрашивать, сколько было людей в офицерском отряде и куда они направились.
Потом мы простились с китайцами и снова пошли через ложбину, к густому сосняку, куда вела узкая тропинка. Провожая нас, китаец вышел из фанзы и стоял
у дверей до тех пор, пока мы не скрылись за деревьями.И опять мы шли густым таежным лесом, мокрые и усталые.Винтовка казалась необыкновенно тяжелой. Я все время перекидывал ее с плеча на плечо.
Рассвет в тайге зимой бывает почти незаметным. Изредка лишь кое-где, сквозь верхушки сосен, покажется кусок серого, хмурого неба, а потом опять высокие, тихо покачивающиеся ветки сосен закрывают небо.
Начинался ветер. Он пробегал вверху, раскачивая деревья. Снег валил и валил. Деревья трещали, гудели. Путь наш становился еще трудней, чем ночью. Бойцы озябли. Многие оттирали побелевшие уши, дули на окостеневшие от холода руки.
Борис закрывал руками глаза и, согнув спину, шел впереди, изредка покрякивая и ругаясь.Вскоре перед нами открылась широкая проселочная дорога, чуть накатанная санями. Здесь шумел и метался буран. Ураганный ветер крутил снег и нес его, как огромную молочную реку, вышедшую из берегов. Людей нельзя было различить на близком расстоянии. Бойцы сгрудились, прятали лица от снега, натягивали на глаза шапки.
Низенький, закутанный башлыком, Чудовцев, спрятав за пазуху озябшую руку, подошел к командиру:
— Товарищ Бекреев, может быть, переждем в лесу буран — там потише, а то не дойти нам до места.
Бекреев вытащил из сумки мохнатое полотенце, закутал им шею и скомандовал:
— За мной!
Он порывисто шагнул навстречу метели и потонул в снежком тумане. Бойцы как попало двинулись за ним.Буран метался, свистел, гудел и бил хлопьями снежной пыли прямо в глаза. Я потерял Бориса и, закрывая глаза руками, шел наугад, спотыкаясь от усталости.
Щеки, нос и пальцы застыли; кажется, я обморозился. Нужно было потереть их снегом, но онемевшие руки не повиновались. Тогда я закричал шедшему рядом со мной Чудовцеву:
— Илья, я обморозился!
Но он не обратил на меня внимания и шел, тяжело рассекая головой ветер. Я схватил горсть снега и стал растирать лицо. Пальцы ныли, горели. Так я шел час, другой, третий, и лицо то пылало, то снова немело.
Слева упал Чудовцев. Он ткнулся лицом в снег и раскинул синие руки. К нему подбежал Борис и огромный, залепленный снегом, с замерзшими усами, Бекреев.
— Подняться! — глухо произнес он.
— Не могу, товарищ командир. Пристрелите меня, а то все равно замерзну,— пролепетал Илья и опять опустил лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92