Я прячусь за выступом ворот и слежу за ним. Проходит с полчаса, у ворот образуется очередь подвод с грузом.Контролер начинает осматривать телеги. И тогда, согнувшись, я проскакиваю на товарный двор и бегу вдоль забора к угольной куче.
Громко и отрывисто стучит в груди сердце.У депо я останавливаюсь, оглядываюсь. Никого нет!.. Успокоившись, начинаю рассматривать. пассажирские паровозы, стоящие у прворотных кругов.
Из труб паровозов поднимаются бело-желтые клубы дыма, они долго плывут в голубом цебе.Мой отец ездит на стареньком товарном паровозе, но паровоз его кажется мне красивее пассажирских...
Когда я вырасту,—обязательно стану машинистом. Я гордо буду выглядывать из окна в фуражке с белой кокардой и с достоинством вытирать паклей засаленные руки — так, как делают все машинисты.
Мечты мои неожиданно прерываются — от черных, закопченных дверей депо отделился человек. Я сгибаюсь и быстро бегу по шлаку, у забора, к штабелям шпал, высящихся против угольных куч.
Затаив дыхание, прислушиваюсь. Когда убеждаюсь, что опасность миновала, ползком на животе подбираюсь к углю.С волнением наполняю мешок и волочу его за собой. Теперь нужно попасть на улицу. Несколько раз прохожу вдоль забора —нигде ни одной щели.
Пробую в нескольких местах оторвать плохо приколоченные доски, но не хватает сил.С досадой забираюсь в проход между штабелями шпал и несколько минут сижу, собираясь с мыслями.
Что же делать?.. Раздирая до крови пальцы, обламывая ногти, начинаю рыть под забором землю.После долгих усилий мне удается наконец сделать небольшое отверстие. Лезу в него, волоча за собой мешок.
Представляю себе, как, возвратись домой, расскажу матери о своих подвигах. Слушая меня, она улыбнется, привлечет к себе и нежно погладит по голове...
В тот момент, когда я стараюсь вытащить застряв-ший в отверстии мешок, чья-то сильная рука схватывает меня сзади за ворот тужурки. Передо мной — контролер...
— Ты цо тут робишь, пся крев!
Я смотрю на его обрюзглое лицо и не знаю, что ска-ать.
— Ты чей? — спрашивает он меня по-русски. Молчу.
— У тебя—что, языка нет?..
Я молчу. Тогда он взваливает мешок на мою спину и елит следовать за ним.Мешок очень тяжел. Я еле держу его израненными руками. Ноги мои подкашиваются.
У ворот мешок падает, уголь рассыпается. Я плачу. Но контролер неумолим: он заставляет собрать уголь и снова взваливает на меня мешок.В контрольной будке, при виде полицейского, я окончательно теряюсь и, когда обещают высечь и посадить в холодную,— называю свою фамилию и говорю, что отец мой машинист.
Меня отпускают. Бегу домой. Теперь уж не замечаю ни витрин с игрушками, ни трамваев. На мгновение я останавливаюсь в начале нашей улицы. Меня привлекает витрина колбасной... Я вспоминаю, что сегодня ничего еще не ел. От голода кружится голова, а к горлу подступает мучительная тошнота.
У кассы, в колбасной, сидит молодая женщина с добрыми глазами. Она пересчитывает стопки денег.«Вот бы мне столько денег,— думаю я,—купил бы себе колбасы и хлеба и весь день ездил бы на трамвае».
Двор наш невелик. Небольшая мощеная площадка окружена с четырех сторон огромными угрюмыми домами. Сюда никогда не проникает солнце.Рядом с лестницей, где мы постоянно играем, находятся помойное отверстие и уборные. Здесь кружатся и гудят большие синие мухи.
Я и сын дворника, Юзек, часто роемся в мусоре, извлекая из него консервные банки, коробочки, обломки гребшнков и прочие вышедшие из употребления вещи. Мы с жадностью набиваем свои карманы отбросами, а потом спорим — у кого лучше добыча.
Сегодня мы особенно богаты — нашли в свежих отбросах коробку недоеденных шпрот и прячемся за помойной ямой. Юзек, по праву старшего и нашедшего, ест первый. Когда я протягиваю руку, чтобы получить свою долю, у ворот, пьяно раскачиваясь, появляется мой отец с железным сундучком в руках — высокий, хмурый.
Он идет, возбужденно размахивая сундучком, потупив голову.
— Отец,— испуганно шепчу я Юзеку и, сняв галоши, стремительно взлетаю по лестнице.
В квартире я застаю мать, гуляющую по комнате, Она с утра чувствует себя лучше.Прячу галоши за корзину и тревожно говорю матери:
— Папа... пьяный... злой,— и убегаю в кухню. В доме все боятся отца, и я тоже.
В кухне чутко прислушиваюсь к неуверенным шагам отца на лестнице. Вот он приближается к двери, берется за ручку, порывисто отворяет дверь и, ругаясь, вваливается в квартиру.
— А-а, поднялась — барыня! — приветствует он мать.
— Как тебе не стыдно, Федя,—говорит она ему тихим, болезненным голосом.
— Мне стыдно?.. Я работаю как лошадь, а ты отлеживаешься на кровати, и мне должно быть стыдно?..
Мать не отвечает. Отец сопит и тяжело грохает кула-ком по столу:
— Юля! Жрать давай...
Юля гремит посудой, прибегает в кухню, берет кастрюлю со щами.
— Что это вы мне налили?..— слышится через минуту свирепый голос отца.
— Федя, ты же хорошо знаешь,— отвечает мать,— что дома ничего нет. Вот сегодня вместо того чтобы прийти домой и отдать мне деньги, ты к этой отправился... к Анне Григорьевне, и напился... А кушать домой идешь...
— Ах, ты так? — кричит отец.
Потом слышно, как падает стул, разбивается тарелка, звенят стаканы, грохочет кастрюля...
— Вот, вот, вот!..— зло приговаривает отец.— Жрите, подавитесь...
Через несколько минут он затихает. Юля ползает по полу, собирая черепки и стекло. Где-то в углу комнаты тихо всхлипывает мать.
— Где Сашка? — неожиданно спрашивает отец.
— На кухне,— отвечает мать сквозь слезы.
— Позвать сюда...
Опустив голову, я медленно вхожу в комнату и, еще не видя отца, чувствую его упорный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92