А мы лежали, не поднимая голов, стараясь не дышать.
Когда суматоха несколько улеглась, мы слезли с платформы и на четвереньках, перебегая от вагона к вагону, пробрались в лес.
В лесу я вытащил из кармана пачку папирос, уцелевшую от покупок для арестованных, закурил и сказал Симе:
— Ты иди домой, а я здесь останусь.
— Почему?
— Надо.
— Идем вместе.
Я подумал, что если я сейчас вернусь домой, то отец отколотит меня, завтра никуда не пустит, и я не смогу выполнить задание Франца Ивановича.
— Нет, я не пойду,— твердо сказал я,— иди одна.
— Что же я папе скажу, если он спросит?
— Папе?.. Ничего не говори... а впрочем, скажи, что мы были вместе с тобой на рыбалке, в ночевой, и что ты не захотела больше оставаться, а я с мальчишками уплыл на лодке дальше. Только про этот случай ни слова не говори, слышишь, Сима. После я тебе все расскажу...
И Сима ушла.Весь день я ходил по городу, на базаре покупал калачи, молоко и купался в Томи.Перед вечером я нанял у старика рыболова лодку, отдал ему остаток керенок и поплыл вниз по течению. В лодке лежала удочка, и я мог сделать вид, что ловлю рыбу, если для кого-нибудь станет подозрительным мое катание.
Теперь я твердо решил, что никогда не вернусь домой, что мне больше ничего не остается делать, как уйти с большевиками, которые, судя по рассказу Франца Ивановича, где-то далеко за рекой. Отец никогда не простит мне мое бродяжничество, а потом могут же узнать, что я участвовал в устройстве побега арестованных, и тогда меня арестуют.
Словом, я уже представлял себя в армии, с винтовкой, видел себя умирающим на поле брани, какая-то крестьянка приносила кувшин с молоком, перевязывала мне раны и плакала...
Франца Ивановича встретил, как условились, у скалистого мыса.Он сидел внизу, босиком и без своей шапочки,
— Александр! — произнес он, как только моя лодка подошла к мысу.
Я подплыл к нему.
— Молодец, Александр,— сказал он, вытаскивая лодку на берег.— Ты спас меня вчера. Молодец, Александр.
— А где другие? — спросил я.
— Тут. Спрятались...
Франц Иванович кашлянул несколько раз, и с обеих сторон из-за каменистых выступов показались люди. Их было семь человек. Среди незнакомых мне людей я узнал Тошу и девушку, которую видел в вагоне.
Лодка была маленькая, вертлявая; пришлось перевозить людей по очереди.Когда второй раз мы переехали реку, Франц Иванович, обняв меня, сказал:
— Спасибо, дорогой мальчик.
— Франц Иванович, возьмите меня с собой, я хочу воевать.
С минуту Франц Иванович стоял в задумчивости, а потом тихо, очень мягко сказал:
— Нелза, дорогой мой Александр, нам предстоит очень трутный дорог, борьба, а ты молодой еще, мальчик.
— Но я хочу с вами... Вот женщину вы берете.
— Нет, Александр,— сказал Тоша и обнял меня.— Твое время еще не настало. Учись, расти, Александр, будь крепки, придет время — ты еще нужен будешь большевикам.
Мне стало очень грустно, что они не хотят взять меня с собой. Но, наверно, действительно нельзя, раз такой челоэек, как Франц Иванович, не хочет этого.
— До свидания, молодой большевик,— пожимая руку, произнес Франц Иванович.
Мы простились, но когда они двинулись к лесу, я вспомнил, что у меня остались часы, которые я вчера не отдал часовому. Я бросился и догнал уходящих.
— Франц Иванович, часы-то я забыл вам отдать. Все остановились, и Франц Иванович подошел ко мне.
— Часы, Александр, возьми себе и помни нас. Только лодка обязательно отдай старик. Нелза обижайт его. До свидания.
— Не надо, Франц Иванович, все равно папа отберет у меня их.
Отдав часы, я медленно пошел к берегу.Вею ночь я плыл вверх по течению, к пристани старика рыболова, а утром, не решаясь пойти домой, долго ходил по путям возле вагона. Я знал, что отец никогда не простит мне мое бродяжничество.
Загремела дверь вагона, и на пороге в одной нижней рубашке и в опорках появился мой отец. У него было бледное, злобное лицо.Он испытующе посмотрел на меня и сказал необыкновенно спокойно:
— Иди в вагон.
Медленно и неохотно поднялся я по узенькой лесенке. Отец захлопнул дверь и неторопливо подошел ко мне,
— Где был?
— Рыбу ловил.., с ребятами,— едва слышно произнес я.
— Махорку ты украл?
— Да....— сознался я, чтобы не навести подозрений на Симу.
— Куришь, мерзавец?
— Нет.„ я ее арестованным отдал.
— Большевикам?! — взревел отец.— Да ты знаешь, сукин сын, чем это пахнет?
И он рванул меня за руку и цепко схватил за горло.Кровь прилила к моему лицу. В глазах потемнело. Я потерял сознание.А когда я пришел в себя, в вагоне никого не было. Нежилой пустотой повеяло из полутемных углов.
За вагонами гремел голос отца:
— Черт его не возьмет, отлежится, встаяет,
Я поднялся. Ноги мои вздрагивали, голова казалась свинцовой, стучало в висках.С трудом я разглядел Симу, плачущую на нарах, и тихим, болезненным голосом сказал:
— Ничего... Не плачь, Сима. Чехи еще похуже бьют... Тошу до крови.., прикладами, а он, как железо.
Вагон наш прицепили к поезду. Мы двинулись в Нижнеудинск.По дороге попадались разрушенные мосты, проволочные заграждения, разбитые вагоны.
Двигались медленно. На станциях стояли сутками. Впереди шли бои.В Нижнеудинск приехали сразу после ухода большевиков.В городе шли аресты. На вокзале стояли украшенные зеленью и национальными флагами чешские эшелоны.По улицам, через весь город, двигалась похоронная процессия. За духовым оркестром шли попы и певчие. Тридцать гробов покачивались на руках офицеров.
За станцией, в березовой роще, рыли братскую могилу. Расфранченные лавочники, чехи и дамы в летних декольтированных платьях с серьезными лицами медленно шли за гробами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92