Я очень прошу вас, сделайте милость.
Чех поколебался, осмотрелся кругом и сунул в дверь табак и хлеб.В окно высунулась забинтованная голова Тоши.
— А, Александр, здравствуй, гут морген, мальчик, доброе утро,— весело заговорил он.
Я радостно поклонился ему и сказал:
— Я с сестренкой хлеба вам малость принес и табаку.
— Вот спасибо, друг, спасибо.
Через минуту мы увидели девушку с перевязанной щекой и какого-то рабочего с синими подтеками опухолей под глазами.Мы ушли подавленные. На следующий день, утром, у рощи меня окликнул чех.
— Мальчик, на один минут! — тихо произнес он. Это был Франц Иванович, в новой офицерской гимнастерке, в новых ботинках, с забинтованными икрами ног.
На голове у него была шапочка-пирожок с бело-красной ленточкой вместо кокарды. Усы были сбриты, на висках еще больше серебрилась седина.
— Франц Иванович...— вскрикнул я. от радости.
— Т-с-с-с! — остановил он мой восторг и осторожно оглянулся по сторонам.
Я тоже посмотрел через его плечо в направлении оврага, откуда начинался лес: там никого не было.
— Нет никого,— ответ ал я.— А почему вы чехом стали?
— После буду тебе сказаль, Александр, вечером, когда темно будет, прихода к речке, в кусты. Понимаешь? Большой дела есть. Гоша помогать надо. Обязательно приходи, Александр. Корошо?
— Хорошо,— с радостным волнением ответил я. Франц Иванович направился к вокзалу.
Я боялся, что вечером отец не разрешит мне отлучиться.Весь день я лежал на траве возле вагона и придумывал разные причины, по которым можно было бы отпроситься в город.
Лучше всего пи о чем не просить отца, а как только солнце пойдет на закат, исчезнуть и не возвращаться до тех пор, пока я не буду нужен Францу Ивановичу.За рекой уже давно поблекли последние отблески солнца. В лесу темно и тихо. Замолкли птицы, перестали звенеть в траве кузнечики, а Франца Ивановича все еще нет. Многое приходит на ум, когда одиноко сидишь и темноте.
«Неужели никогда больше не вернутся большевики и я не увижу ту жизнь, о которой так хорошо рассказывал мне Коровин? Неужели опять будут избивать солдат, а у нас не будет вдоволь хлеба? Почему большевики не обезоружили чехов? Вот папа ругает большевиков, а они давали ему и хлеб и консервы. Как только опять придут большевики, я обязательно убегу к ним. Пусть попробует тогда отец ударить меня или выругать большевиков. Сима тоже будет большевичка».
Я сижу в кустах на краю обрыва и прислушиваюсь к тихим всплескам почерневшей реки. Она так же течет, как мои мысли, и мысли мои текут, как река, и кажется, не будет им конца. Но вот слева зашевелились кусты, хрустнула ветка, и я увидел знакомую фигуру: Франц Иванович осторожно пробирался ко мне.
— Где ты тут потерялся: я искаль тебя больше половина часу.
— Я тут все время сижу.
Франц Иванович присел возле высокой высохшей сосны, опутанной мелкими зарослями, и, вытирая платком потное лицо, сказал:
— Жарко, Александр... Утром я тебя видель у вагон, где сидят наши товарищи. Ты любишь, Александр, большевик... Я знаю...
Франц Иванович помолчал.
— Ты, Александр, уже большой, ты можешь большую помощь наши партия сделайт.
— Какую же?
— Слушай. Мы решили освободиль наших товарищей. Если мы это не сделайт, их расстрелиль чехи. Каждую ночь наших убивают за рекой, в лесу. Мы не допустиль, чтобы их убили.
— А как же мы освободим их, когда у нас винтовок нет?
— Завтра вечером, когда темный будет, ты прий-дешь с сестра ваша и принесешь колбаса, хлеб белый, сахар, консерв и будешь просиль чех часовой передайт арестант. Когда он не будет хотель, ты дашь ему часы и деньги и скажи, что это ему в подарок, что он такой короши.
Он извлек из кармана серебряные часы, пачку керенок и протянул мне.
— Возьми. Завтра купи продукты и приходи.
— Ну а как же вы освободите их?
— Когда ты будешь говорить с чех, мы его свяжем. Только ты зови сюда, за вагон, на другой сторон от станции. Когда мы его возьмем, ты бежи.
— А в вагоне ведь тоже чехи есть...
— Ничего, я туда пойдем как чешский зольдат. Смотри, Александр, ровно десять часоф, когда темный будет. Гут!
— Хорошо.
— Послезавтра,— продолжал он,—около вечер, ты наймешь лодку и поехал кататься за город подальше... Увидишь большую скалу и там будешь ожидать меня. На этой лодке мы переедем реку и пошель к нашим. Смотри, Александр, все делай корошо. Ты будешь молодец, милый челофек, пожалуйста, Александр.
— Хорошо, я все сделаю, как вы сказали.
— Пожалуйста, Александр. До свидания.
Он поднялся, пожал мою руку и исчез за кустами.Я долго еще оставался на месте, охваченный радостью. Мне было приятным такое ответственное и рискованное поручение. Симе решил пока ничего не говорить, так как думал, что, может быть, и мне удастся с ними уехать. Ведь я могу пригодиться им еще не один раз. А дома, дома и без меня обойдутся, не очень-то я нужен отцу и Анне Григорьевне.
Дует ветер. Я иду с Симой мимо вагонов. В вагонах горят фонари. Слабые огоньки мерцают за закопченными стеклами. В вагонах почти пусто. Только дневальные сонно сидят у раскрытых дверей. Чехи расползлись по городу. По вечерам ими переполнены клубы, кино, сады, главная улица.
На вокзале обычно в это время бывает глухо, точно на каком-нибудь полустанке.Ветер рвется и мечется над станцией. Холодные, пронизывающие струи его проникают за куртку. Я начинаю дрожать.
От ветра на столбах раскачиваются и скрипят фонари.Сима прижимает к груди корзинку, ветер косматит и развевает ее волосы. Она поправляет их, но они снова выбиваются из-под платка и лезут в глаза.
Еще немного — и мы у цели. Там, за вагоном, в тупике, у откоса стоит вагон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92