— Мне самому нечего делать, едва на хлеб зарабатываю. Вот их кормить надо,— показал он на сидящих за столом.
— Мне сказали...
— Кто же вам мог сказать? — спросил он с раздражением в голосе.
— Тут один знакомый сказал, он даже ваше имя, отчество назвал, да забыл я.
— Алексей Иванович.
— Да, да, Алексей Иванович У меня умер отец, и мне негде жить. Сам-то я родом из Кишинева, у меня там тетя Маня осталась, да как туда проберешься.
Улин побледнел, глаза его сузились, нижняя бритая губа вздрогнула.
— Откуда вы, говорите?—переспросил он.
— Из Кишинева... От тети Мани... Я... писем уже давно не имею, а отец умер.
Алексей Иванович поднялся, закурил английскую папиросу, прошелся по комнате, прикрыл полуоткрытую дверь, сказал жене:
— Настя, убери детишек, мне с человеком надо поговорить.
Женщина приглушила конфоркой самовар, налила мне стакан чаю, придвинула молоко и поднялась из-за стола.
— Петя, Костя, идемте во двор, не мешайте папе.
Дети неохотно вышли. Хозяйка взяла ведро и закрыла за. собой дверь. Улин присел рядом со мной, придвинул стакан, отпил, с укором сказал:
— Вы бы хоть рукава от смолы как-нибудь вытерли да солому из волос повытаскивали, а то попадете опытному человеку на глаза— и все дело провалится. Давно из Верхнеудинска?
— Четвертый день, из Хилка,— ответил я и стал осматривать свою одежду. Действительно, рукава гимнастерки были измазаны смолой, брюки изорваны в нескольких местах, а сапоги грязные, исцарапанные, с толстым слоем засохшей грязи на каблуках.
— Одежду придется вам сменить, а то больно подозрительная она у вас, товарищ. Вы один пришли?
— Нет...
— С кем же? — тревожно спросил Улин.
— С товарищем...
— А где же он?
— Его ранили вчера патрули...
И я рассказал, как мы блуждали в тайге, как отбивались на заимке и как семеновцы ранили и увели Бориса.Улин постучал пальцем по блюдцу, задумался. Потухая, чуть повизгивал на столе самовар. Хозяйка закрывала ставни.
Улин зажег лампу.
— Есть хотите? — вдруг проговорил он.
— Хочу, я со вчерашнего дня ничего не ел. Он вышел на крыльцо, окликнул:
— Настя! Вошла хозяйка.
— Накорми гостя.
Анастасия Терентьевна поставила на стол тарелку с супом, кусок сала и опять вышла. Я стал жадно есть.
— Пришли-то с чем? — спросил Улин.
— На днях должно быть наступление по всему фронту; нужно, чтобы ваши хорошо подготовились здесь и передали партизанам. У нас с ними вовсе отсутствует связь.
— Когда наступление-то?
— Как только вы сообщите, что готовы.
— Готовиться-то некому, все в контрразведке сидят или в тайгу убежали. И сам-то я, как затравленный заяц, того и гляди, что и меня возьмут. Партизанам-то я сообщу, а здесь ничего сделать нельзя. Видали, что делается? Офицеров в городе больше, чем жителей. Расстреливают направо и налево... На днях около депо всю семью одного машиниста повесили... Завтра ночью вместе с вами пойдем к партизанам, тут больше нельзя оставаться. Да как выйти из города, не знаю — сыщиков больше, чем собак, развелось. Вас никто не видел, когда сюда заходили?
— Нет: я хорошо посмотрел по сторонам.
Было совсем темно, когда Анастасия Терентьевна постлала постель, и я, грязный и вшивый, лег спать вместе с детьми.Ночью разбудил настойчивый стук в дверь. Алексеи Иванович соскочил с кровати и, натягивая брюки, толк нул меня ногой:
— Одевайся, наверно, контрразведка. В окошко в двор выскочим. Анастасия, откроешь, когда вылезем.
В темноте я отыскал брюки, сапоги. Анастасия Торентьевна подошла к двери:
— Кто там? Кого черти ночью носят? — деланно раздражительным голосом произнесла она.
За дверью возня и нетерпеливый стук.
— Открывай!
— Кому открывать-то?
Дверь затрещала под ударами приклада. — Сказано открывай — значит, открывай!
— Комендант города — проверка! — забасил другой голос.
— Какая ночью проверка? Приходите днем.
И опять гулко ударили приклады в дощатую дверь. —- Открывай!.. А то двери поломаем! Алексей Иванович схватил меня за руку и потащил за печку.
— Идем, тут у меня окошко.
Он вытащил из отверстия тряпку и, подставив табурет, просунул голову. Что-то глухо хрустнуло в окне, табурет опрокинулся, и Улин тяжело повалился на пол. В окне мелькнула фигура с винтовкой.
— Окружены,— подымаясь с пола, хрипло произнес Алексей Иванович и, покачиваясь, пошел к двери.
— Анастасия, открой,— проговорил он и зажег лампу.
Я отошел к печке, наткнулся на ведро с помоями и вспомнил, что в кармане у меня лежит наган. Вытащил наган и осторожно опустил его в помои.Стало тихо. Дрожали руки Анастасии Терентьевны, когда она снимала засов с дверей... Распахнулась дверь, и в квартиру вошел щупленький офицер с кольтом в руке.
Оттолкнув Анастасию Терентьевну, он широко шагнул к Улину и с размаху ударил его в лицо. Улин отшатнулся, защищаясь рукой.
— Ты почему не открыл дверь, большевистская морда?
Алексей Иванович молчал.
— Я спрашиваю тебя, сволочь, почему двери не открывал?— и он снова ткнул Улина кулаком в лицо.
Улин сплюнул кровь и тихо ответил:
— Ночью опасно пускать, могут быть воры.
В комнату ввалились еще три казака. Двое остановились у дверей, а один, кряжистый, с большими черными усами, стал осматривать одежду, висевшую около двери.Контрразведчик сел за стол, откинулся на спинку стула, закурил. Выпустив изо рта густую струю табачного
дыма, придвинулся к столу и спокойно, точно ничего не случилось, спросил, взглянув на Анастасию Терентьевну:
— Тетка! Где у вас оружие спрятано?
Анастасия Терентьевна отошла к проснувшимся детям.
— Никакого оружия у нас нету,—ответила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92