Живи, скажем, отец, в удовольствие: пей вино, целуй молодую казачку. Только дай срок: все обстряпаем.
Старик заулыбался, погладил седую бороду, сказал:
— Ну и прыток ты. Издалече будешь?
— Питерский, папаша, моряк.
— С разбитого корабля,— насмешливо произнес кто-то из толпы.
— А ты, друг, казак с подохшей лошади.
В толпе захохотали. Разговор принял шутливый характер. Улыбаясь и рассказывая разные прибаутки, Корабельников умело, между делом, настраивал казаков против кадетов, высмеивал меньшевиков и длинного скопца — Керенского.
В толпе все чаще и чаще звучал густой хохот, а Корабельников, попыхивая махорочной самокруткой, раскрасневшийся, чувствовал себя так свободно среди казаков, что к старику даже собирался прийти в гости, а к низенькому, рыжебровому, веснушчатому казаку, узнав, что родилась дочь, напрашивался в кумовья.
— Только сахару поболе захвати, а пирогов и самогону я припасу, а то народу вон сколь! — всех придется зазывать,— улыбаясь, произнес рыжебровый казак.
— Ну вот и хорошо, договорились. Мы, браток, такие крестины закатим, что самому черту будет тошно. Только смотри, если забудешь пригласить меня,— сам приду.
— Ты, парень, не сомневайся, кумом будешь,— заверил рыжебровый, разглаживая русые выцветшие усы, и в больших бесцветных его глазах загорелись искорки смеха.
— Ну, слышь, моряк, припасай подарки крестнице,— пошутил бородатый старик и запросто, как давно знакомого приятеля, толкнул его кулаком в живот.
В толпе рассмеялись.Вечерело, на улицах и в домах зажглись огни.
А казаки все прибывали, и когда вокруг Корабельникова образовалась огромная толпа, он роздал казакам пачку папирос, закурил сам и, попыхивая папиросой, пригласил:
— Ну, пошли, что ли, казачки: народу уже полно. Когда мы вошли в нардом, большая часть скамеек была уже занята.
Корабельникова знали многие казаки по его выступлениям на митингах. В зале было много коммунистов со стеклозавода и железной дороги.
Митинг устраивали эсеры и кадеты, но Корабельни-ков сумел взять инициативу в свои руки и теперь суетился по залу, точно он именно и был организатором этого сбора. Он расставлял в зале скамейки, усаживал робко толпившихся у дверей, регистрировал ораторов и даже неизвестно откуда достал и вывесил над сценой бумажный плакат:
«Да здравствует красное революционное казачество!» Митинг начался выступлением Корабельникова. Он вышел к рампе; волосы у него были мокрые и скомканные, лицо лоснилось от пота, глаза весело блестели под черными мохнатыми бровями. Весь он был напружиненный, быстрый, подвижной.
В зале шумно разговаривали, стучали скамьями, откашливались. Когда Корабельников протянул короткую свою руку и крикнул «Товарищи!», возня прекратилась, сотни глаз устремились на Корабельникова, и стало так тихо, что было слышно, как на стене постукивали ходики.
Корабельников снял бескозырку и точно смущенный чьим-то упрямым и продолжительным взглядом, перебирая пальцами ленточки, совсем тихо произнес:
— Митинг считаю открытым. Слово даю товарищу Лебедеву — красному партизану, борцу против белых семеновских банд. Прошу слушать оратора.
На сцену вышел высокий, худощавый, с квадратной русой бородкой человек и, пригладив скомканные, давно. не чесанные волосы, стал скромно рассказывать о днях, проведенных в забайкальской тайге, о том, почему рабочие и крестьяне шли в партизанские отряды, почему нужно бороться против белой армии и какую роль играли в белом движении эсеры, меньшевики и кадеты.
Зал сопел, дымил махоркой, изредка покашливал.
Когда оратор заговорил о меньшевиках и кадетах, люди завозились, загрохали каблуками о пол.
— Довольно!
— Поновей что-нибудь скажи, а это мы слышали,— спокойно произнес казак в черной барашковой папахе.
Оратор продолжал речь о коммунизме, о будущем человечества.Из угла, плотно забитого людьми, раздалось пронзительное:
— Ап-чхи-и!!!
Где-то тоненько захихикали. Кто-то выкрикнул:
— Будь здоров!
Смех начинал уже стихать, когда там же снова несколько раз подряд тот же голос прорвался из-за спин:
— Ап-чхи! Ап-чхи-и!
Корабельников кричал со сцены, пробуя успокоить публику:
— Товарищи! Товарищи! Внимание!
Но голос его глох в общем шуме. Группа подготовленных меньшевиками заудинских хулиганов делала свое дело.Сгрудившись в конце зала, они чихали, ахали, ревели, хрюкали, лаяли и визжали на все лады. Им удавалась их затея: зал обращал внимание на них. Оратор неловко топтался на сцене; говорить он не мог. И когда он убедился, что хулиганы не дадут говорить, вышел за кулисы, уступив место Корабельникову. Приложив ладони трубочкой ко рту, Корабельников кричал:
— Товарищи! Граждане, шайтан вас задери.
Стало немного тише, и беловолосый паренек сказал нам:
— Это Кулик шухерит: он в черной партии состоит, напоили, должно быть, его...
Корабельников сердито размахивал руками:
— Что это вы, белены объелись, что ли? Дело будем делать, судьбу нашей родины решать, или с кучкой хулиганов смеяться? Стыдно, граждане!
— Долой со сцены!
— Кто тебя тут выбирал?
Матрос выждал и, когда хулиганы успокоились, произнес:
— Слово для продолжения митинга предоставляется красному партизану...
Опять в конце зала заревели, загрохали, зачихали. Задвигались стулья, несколько человек поднялись уходить.На середине зала поднялся здоровый детина, в короткой тужурке и в треухе, и ударил своего соседа в шинели.
Началась свалка. Для казаков, стоявших у стены, это послужило сигналом. Они бросились на середину, сгрудились и начали теснить людей, успокаивавших драчуна, заудинских коммунистов и казаков, сочувствующих большевикам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92