Я терялся, не знал, что отвечать: мне не хотелось, чтобы учительница узнала, что я не читал ни одной книги, и потому наугад отвечал:
— Про войну и про германцев.
— Нет... У меня таких книжек нет: они неинтересны... Вот прочтите эту,— она протянула мне тоненькую книжечку— рассказ Максима Горького.
Однажды в воскресный день, гуляя по базару, я купил за три копейки тоненькую книжечку о приключениях сыщика Ната Пинкертона.Вечером мы прочли эту книжонку. Нас взволновали необычайные приключения сыщика и злодейства бандитов. Долго, перебивая друг друга, говорили о прочитанном.
Мы стали покупать книжки ежедневно и уходили читать их далеко за Капрановку, на берег реки, потому что дома беспокоили больную мать Ивана.Разжигали костер, пламя освещало худое веснушчатое лицо моего друга. Он читал медленно, коверкая слова, но мне казалось, что лучше Ивана никто читать не может. Увлечение наше Натом Пинкертоном вскоре прошло. Анна Григорьевна, узнав о том, что я трачу деньги на книжки, стала отнимать у меня гривенники.
Мы снова пошли к Валентине Сергеевне, но на этот раз не застали ее дома: она уехала сестрой милосердия на фронт.По воскресным дням мы ходили на базар. Долго слонялись около лотков, где лежало множество книг о сыщиках и о лесных и пещерных разбойниках, но купить было не на что.
Однажды мы решили стащить несколько книг у старого седобородого продавца, но нас тут же поймали, избили, и мы надолго отказались от этой затеи.Очень скоро дружба наша прекратилась. Киселев закрыл свое крахмальное производство, и я поступил учеником в типографию...
В типографии не понравились мне грязь, шум, узенькие, тусклые окна, хмурые, неприветливые рабочие.
Здесь пахло клейстером, скипидаром, сыростью.Меня назначили учеником к высокому мохнатому переплетчику. Он принял меня неприветливо и все время зло косился через очки. Я просидел около него несколько дней, скучая и ничего не делая, потом меня перевели на линовальную машину. С шести часов утра и до пяти вечера я крутил колесо линовальной машины, глядя на мелькающие белые листы бумаги.
После работы, когда я выходил на улицу, в глазах долго мелькали темные пятна. Ноги подкашивались, тяжелой усталостью наливалось все тело.
В линовальной работали три человека: низенький, сутулый, с жидкими усами и угристым лицом Гарасько, толстая, краснощекая его помощница Настя и я.
Гарасько жалел меня: когда он видел, что я часто меняю усталые руки, он подходил ко мне и добро говорил:
— Сходи, Сашко, погуляй по двору, а я поверчу за тебя.
На дворе я садился на скамейку и жадно вдыхал воздух. В обед на эту скамейку приходили Гарасько и растя.Гарасько извлекал из маленькой камышовой корзинки сало и кусок хлеба. Разрезав сало на маленькие ломтики, он неторопливо ел его, разглаживая усы. Настя всегда приносила с собой картошку «в мундире», хлеб и немножко соли.
От голода у меня сосало под ложечкой. Чтобы не раздражать себя, я убегал на реку.Псел.Анна Григорьевна кормила нас плохо, утром и вечером она заваривала в большой кастрюле ржаную муку. Клейкая и невкусная каша приставала к деснам, к языку, от нее разбухал живот...
К Гараське часто приходили какие-то люди и, подмигивая, вызывали в коридор. Тарасько возвращался повеселевший и, потирая руки, подымал кверху бугристые, косматые брови.
Я и Настя не знали, о чем шептался в коридоре Гарасько, но понимали, что чразговоры касались чего-то серьезного.Иногда в линовальную приходил хозяин. Прямой и плоский, как доска, он подходил к стопке бумаги и осматривал ее. Тогда и я, и Гарасько, и Настя работали усердней: быстрей мелькала под линейками бумага.
Хозяин окидывал нас испытующим взглядом и уходил, хлопая дверью.
— Собака! — цедил сквозь зубы Гарасько, когда закрывалась дверь за хозяином.
Я не мог понять, почему с такой ненавистью относился Гарасько к хозяину. Мне казалось, что было все в порядке: Гарасько работает, хозяин платит за это деньги, и Гараське не за что на него обижаться.
Однажды Гарасько в обеденный перерыв сел около пас на скамейку. Высокое солнце плавилось над железными крышами города. За нашим двором, внизу, за неподвижной лист-
вой деревьев, горели ослепительные золотые купола собора. Гарасько показал на собор черным, в краске, пальцем и сказал:
— Я спрашиваю, что это такое? Что. это такое, а? И тут же ответил!
— Мираж... Миф... Ничего этого нет. .—И бога нет? — испуганно спросила Настя.
— Нет и бога! Выдумка все это.
— А кто же есть?
— Попы, жандармы, полицейские и твой хозяин!., Я ничего не понял из этого разговора, но мне было обидно за бога, которому аккуратно, два раза в день, став на колени, я горячо молилсят
Постепенно я узнал от Гараськи все, что он знал о боге. Мне стало известно, что в каждой стране имеется свой бог, что люди молятся луне, железным идолам, животным, что попы обманывают народ, что рай с ангелами и ад с чертями выдуманы для того, чтобы запугивать темных, людей.
Приходя домой, я выкладывал все это Анне Григорьевне и грозился убежать на германский фронт, если она осмелится побить меня.Анна Григорьевна беспомощно взмахивала руками и обещала рассказать все отцу, когда он приедет.Потеряв всякую надежду на мое исправление, однажды в воскресный день она повела меня в соседнюю церковь. У церковной сторожки нас встретил священник с огненно-рыжей широкой бородой, в длинной, до пят, рясе. Голова его была покрыта маленькой бархатной ску-феечкой. Священник показался добрым, веселым, и я охотно согласился петь на клиросе, когда он, выслушав жалобы Анны Григорьевны, предложил сделать нз меня церковного певчего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92