«В борьбе обретешь ты право свое».
«Долой всякое насилие. Да здравствует анархия -мать порядка».
«Рабочие, крестьяне, пародоармейцы, помните, что только партия коммунистов ведет вас по пути освобождения от векового рабства. Голосуйте только за списо . № 5».
По скрипящим деревянным тротуарам как очумелые бегают мальчишки с газетами эсеров, меньшевиков, анархистов, коммунистов.
Я иду с Борисом Белецким по улицам, прислушиваясь к необычайной жизни города. Раненный в ногу, Борис недавно вернулся из баргузинской тайги. Он окреп, посвежел и стал веселее. Но эта предвыборная сутолока раздражает его. Рука его каждый раз тянется к кобуре с наганом, как только он слышит гнусные выкрики газетчиков или ораторов на площадях. Он срывает с заборов антикоммунистические лозунги и, сжав кулаки, сощурив глаза, с силой ударяет каблуками по тротуару:
— Гады!..
— Спокойней, Борис... Так надо... Если бы партия не создала буфера, то, наверно, уже давно хозяйничали бы здесь японцы.
Борис молчит, но челюсти его сжимаются туже, и напряженней шевелятся желваки. На углу Большой и Базарной улиц он останавливает газетчика с эсеровскими газетами:
— Мальчик, сколько тебе за все газеты дать?
— Три рубля,— отвечает удивленный, посиневший на морозе мальчуган.
— Получи,— протягивает ему Борис горсть серебра. Мальчуган боязливо смотрит на Бориса и все еще не решается взять деньги.
— Бери, ну! —приказывает Борис, высыпая в карман мальчика деньги, берет у него газеты и рвет на куски.
Мальчик сожалеюще смотрит на газетные клочья и говорят:
— Лучше бы мне отдали их — раз не нужны они вам,
Борис не отвечает.Нас начинают окружать прохожие.
— Ты что же это, балда, устроил? Разве можно так? — набросился я на Бориса, когда мы отошли от места скандала.
Борис делает над собой усилие, чтобы не выругаться. Он вынимает папиросу и, не зажигая ее, долго грызет мундштук.Идем на митинг, что должен быть на большой базарной площади. Меньшевики, эсеры всегда устраивают митинги в таких местах, где чувствуют, что получат поддержку. Они уже устроили несколько митингов за Удой, у казаков, и в гимназии, среди интеллигенции.
Мы понимаем возможный успех наших врагов и поэтому уже несколько дней ходим с митинга на митинг, чтобы умножить силу большевиков.
Незаметно подходим к трибуне, что стоит на середине базарной площади...
Митинг уже начался, когда мы протолкались к трибуне. На деревянной, наспех сколоченной трибуне огромный квадратиолицый мужчина в потрепанной шинели бросался с барьера на барьер:
— ...Товарищи! Долой провокаторов, меньшевиков! Долой эсеров! Долой коммунистов! Да здравствует партия беспартийных честных людей!
— Здорово очки втирает,— проговорил Борис, когда оратор уступил трибуну другому.
Я молчу. Молчит толпа.И вдруг толпа загудела, закашляла, зашевелилась. Люди рвались к трибуне, потрясая кулаками. Какой-то маленький, неуклюжий, мохнатый, в дохе мужчина проталкивался сквозь толпу. Его хватали за полы, за воротник, толкали из стороны в сторону. По человек был неудержим. Он нажимал плечами и, мотая черной лохматой головой, несокрушимо шел вперед. И вот он на трибуне в расстегнутой короткой дохе. От потной его головы идет пар. Глаз его не видно, они скрылись за темно-синими стеклами очков. Он протягивает короткую руку, и толпа несколько успокаивается.
— Господа! Уважаемые граждане и гражданки! — слащаво пищит он.
И снова крики и продолжительный свист.
— Долой!
— Хватит, слыхали.
— Господ захотел? Они в Байкале рыб кормят. На трибуну выскакивает длинный и сухой мужчина в черном измятом пальто, которое висит на нем как па вешалке.
— Дорогие, многоуважаемые сыны великой, многострадальной матери нашей — России! Тот час, когда русский народ, как из темницы, вырвался на свет и сбил со своих ног цепи рабства...
Кто-то чихнул, кто-то крякнул, где-то захлопали в ладоши, и шум, стон, крик сбили оратора. Он стоял потерянный среди бесконечного множества покачивающихся, орущих голов. Страх и смятение лежали на сморщенном его лице. Казалось, что он сейчас расплачется от испуга.
И тогда под общий шум на трибуне появился плотный, широкогрудый человек в бушлате и бескозырке. Хитрые, глубоко посаженные черные его глаза быстро пробежали по толпе. И толпа насторожилась. А он шутливо хлопнул слегка по затылку все еще неподвижного оратора и под общий смех проводил его с трибуны.
— А ну, сыпь, браток, с трибуны.
Прошелся, хитро потирая руки, вернулся и опять — к сходящему по ступеням оратору:
— Потихоньку, потихоньку, браток, а то рассыпешься. Братва, дорогу! Вот так!
В толпе прокатился общий смешок, лица заулыбались, кое-кто одобрительно крикнул. Матрос, уже овладевший толпой, как давно известный и любимый оратор, ходил и лукаво улыбался.
— Ну и хитер, подлец,— улыбаясь от удовольствия, проговорил Борис, легонько ткнув меня под бок,— вчера видел его на комсомольском собрании.
Матрос потирал руки, поправлял бескозырку и подмигивал какому-то пареньку, стоящему возле трибуны.
— Я, братцы, с Балтики, балтийский матрос, так сказать, клешник, соленая душа. Я, можно сказать, беспартийный, но, по правде сказать, сердце мое больше лежит к большевикам и вот почему: во-первых, я рабочий, а большевики тоже народ рабочий; во-вторых, большевики воюют за такую жизнь, где не будет вот таких пузатых кровососов, как этот,— и он показал пальцем на толстяка в дорогой шубе.
Толпа зашевелилась, и те, кто увидел недовольное, оплывшее от жира лицо толстяка, захохотали.
— ...А кто он такой, братцы? Известный верхнеудин-ский буржуй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92