— вспылил Белецкий.
Дмитрий Иванович подошел к Борису и сел против него; коричневые его глаза стали веселыми и добрыми.
— Дурашка ты, Боря. Ну подумай, какие глупости ты говоришь. Разве можно так обращаться со своим здоровьем?.. Будешь лечиться, а Петруиин и без тебя обойдется.
— Все равно я не буду шляться по больницам, когда тут...
Дубровин рассердился, брови его нахмурились. Одевая гимнастерку и пояс с маузером, он подошел к Борису и уже четким и гневным голосом сказал:
— Завтра приказываю отправиться в военный госпиталь!
И, натянув на пышные свои волосы английскую фуражку, обратился к жене:
— Оля, постели этим бродягам. Да вскипяти еще самовар, пусть помоются...
Сердито захлопнув за собой дверь, Дубровин вышел на улицу.Утром, когда мы еще лежали в постели, Дубровин разбудил Бориса, сунул ему направление в военный госпиталь и сказал:
— После обеда принесешь мне заключение врачей. Борис скомкал бумажку и, когда Дубровин вышел в другую комнату, выругался.
— Эх и нужно было мне болтать. Вот теперь оставайся здесь, сиди, сдыхай от безделья, шляйся по госпиталям.
После обеда Борис вернулся мрачный, со слезами па глазах.
— Ну, что теперь делать, Дмитрий Иванович?—с отчаянием сказал он.
Дубровин прочитал заключение врачей и тоже нахмурился. У Бориса было нервное потрясение. Комиссия врачей предлагала полный покой и отдых.
— Ну что ж, лечиться будешь, в панику ударяться не нужно. Завтра поедете отдыхать. На днях мне говорили, что тут какую-то дачу открыли. Ну так вот, отдохнете там месяц, а после посмотрим. Книг возьмите у меня, читайте, а то ни черта вы не знаете... Так-то, друзья. Соскучитесь, приезжайте па денек, поговорим, чайку попьем. Ну, идет, что ли?
— Что ж теперь делать будешь...— как-то неопределенно и грустно произнес Борис.
— Ну вот, я так и знал, что ты согласишься! — весело воскликнул Дмитрий Иванович и, улыбаясь, обнял пас.—А теперь пойдем искупаемся, жара!
И все мы отправились к широкой, сверкающей на солнце реке.Скоро в глубине Монголии были разгромлены остатки унгерновских банд.Низенький, в монгольском халате, с волчьими глазами, Унгери был захвачен врасплох со своим штабом. Судили его в Новосибирске.
Надвигалась дождливая осень. Тоскливо слезились окна, солнце уже не грело, и все чаще встречались на улицах люди в шинелях и пальто. Давно улетели последние косяки гусей и уток, с деревьев опала сухая желтая листва и шуршала под ногами прохожих. Ветер становился все более холодным и пронизывающим.
Борис окреп, стал веселым и жизнерадостным, нервные припадки давно оставили его, и теперь он работал с таким увлечением, будто не было болезни.Все чаще он появлялся в отделе веселый, смеялся, шутил.
В Прибайкалье еще бродили остатки разгромленных банд. В Приморье назревали серьезные события. Во Владивостоке, поддерживаемые Японией, белогвардейцы становились все наглей и развязней.
Готовилась новая авантюра. В зейской тайге, на китайской границе, чаще стали появляться белогвардейские шайки; они переходили границу, грабили советские села, убивали пограничников.
Тревожные шифры из Благовещенска требовали людей, людей. Из Верхнеудинска чекисты уезжали почти еженедельно.Настала и наша пора.
Как-то в воскресный день, когда в отделе оставались только дежурные да следователи, Дубровин вызвал нас к себе в кабинет и, указав па кресла, стоявшие у стола, сказал:
— Ну, пришло время расставаться, ребята.
Мы с тревогой посмотрели на Дмитрия Ивановича. А он, закинув назад руки и шевеля длинными, худыми пальцами, стал ходить по кабинету и с грустью в голосе говорил:
— Работали мы с вами хорошо, честно. Вот вы выросли, стали большевиками. Нечего греха таить: нелегко мне с вами расставаться—стариковская слабость... Привык, точно к родным. Но ничего не сделаешь... Да... Ничего не сделаешь. Вчера отправили Ковалева. Завтра вас... А там еще кто-нибудь... Может быть, встретимся когда-нибудь, а может быть, и нет...
Молча прошелся еще несколько раз, придвинул стул и, словно придавленный какой-то внутренней тяжестью, сел рядом со мной и стал говорить о том, что в Благовещенске организуются чекистские отряды для борьбы с бандитами, что обстановка будет новой, трудной, и не раз придется путешествовать по тайге.
— Так-то, ребятки... Завтра получите документы, продовольствие и вечером поедете.
На следующий день он расцеловал нас и проводил до грузовика, который стоял у подъезда.
— Пишите, не забывайте старика... Привык я к вам, подлецы...
Мы со слезами на глазах расстались с нашим другом и учителем.
Я проснулся от сигнала горниста. Бойцы бегали по казарме, надевали полушубки, и руки их не попадали в рукава; невпопад надевали ватные брюки; звенели пряжками ремней; хватали из пирамиды винтовки, стучали прикладами, выкатывали пулеметы. Двери по-' минутно открывались, и в казарму клубами врывался пар.
Шум, грохот и гиканье бойцов напоминали панику на пожаре. А Борис стоял возле меня и теребил меня за рукав рубашки:
— Вставай! Япошка, вставай! Живо!
Я только вернулся из караула; было четыре часа утра; глаза мои смыкались, н голова, отяжеленная сном, падала на волосатый полушубок.Тогда Борис схватил меня за шиворот и сбросил с койки.
— Подымайся, дубина, быстро! На фронт едем!..
Я поднялся и подошел к стене, где висели мои подсумки с патронами. Одеваясь, подумал, что это одна из тех тревог, каких много было за последнее время. Казарма гудела. Рядом со мной сидел боец отряда, хилый, с грустными глазами Пинчук, он рвал на куски совершенно новое одеяло и обматывал ими ноги.
— Товарищ Пинчук, зачем вы портите одеяло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92