Рама тихо дребезжит, соскакивает с ломика и глухо садится на место. Тогда хозяин вытаскивает из кармана алмаз и режет им стекло; оно хрустит, как песок под ногами, и сердце мое сжимается еще сильней.
Хоть бы Борис проснулся! Утомленный изнурительным таежным переходом, он спит непробудным сном, не подозревая опасности.
Хозяин ладонью нажимает на стекло, и оно почти неслышно падает на подоконник, на котором лежат какие-то тряпки.
За окном мелькнул силуэт солдатах винтовкой... Хозяин поднимается с земли и машет кому-то рукой; ему подают табурет; взобравшись на табурет, хозяин просовывает через раму руку и отбрасывает верхний крючок...
В это время к окну кто-то подходит. В освещенном квадрате окна на гимнастерке человека тускло блестят офицерские погоны. На фуражке — офицерская кокарда.
— Ваше благородие, я открою, а вы лезьте,— шепчет рыжий.
— А ты что, испугался?
— Нет, я непужливый, а только берите вы их сами. Мной овладевает холодное спокойствие. Навожу мушку нагана на голову офицера и плавно нажимаю курок,
Два выстрела подряд оглушают меня. Взмахнув руками, падает на землю офицер. Хозяин хватает за ставню, и, качаясь, точно пьяный, тяжело шагает к кустам.
— Ну, подождите, гады, жилы с вас повытаскиваем,— кричат со двора.
Борис вскаивает, хватается за наган, кричит;
— Кто?.. Где стреляют?..
— Ложись ты, сонная тетеря, а то ухлопают. Белые, понял? Этот рыжий пес устроил нам ловушку. Пока мы спали, он из соседней станицы привел семеновцев.
Борис ложится на пол, быстро надевает брюки, сапоги, гимнастерку, потом хватает огромный стол и заставляет им окно.
— Боря, Борь, что ты делаешь, убьют они тебя!— шепчу я.
Тогда Борис тащит один за другим два мешка с мукой и устраивается за ними. За окном раздаются голоса:
— Эй вы, большевистские твари, сдавайтесь, все равно живьем не уйдете.
— Сами вы твари,— кричу я,— а уйдем мы отсюда, когда всех вас, собак, перебьем.
Вспыхивает нестройный залп, затем второй, третий. Пули цокают о стены, о пол, глухо врезаются в мешки с мукой. Они, кажется, ищут нас по всей комнате. , — У них стреляют всего только три винтовки. Слышишь? С таким-то отрядом мы еще повоюем. А я думал, много их...— шепчет Борис.
Я не отвечаю ему. Стрельба на дворе прекращается. Прислушиваюсь к подозрительному затишью. Там, за окном, невнятно о чем-то переговариваются. Я уже перестал волноваться, и только рука еще почему-то тихонько вздрагивает на мешке с мукой.
Сквозь покачивающиеся ветви деревьев медленно зеленеет небо. Это таежный рассвет. Но в комнате еще темно.
— Надо посмотреть, что там делается,—шепотом говорит Борис.
Он крадется у стены и, прижимаясь к косяку, через щель между окном и столом зорко всматривается во двор.
— Жердь тащат, наверно, окно выбить хотят,— шепчет он, и руки его нервно отвязывают от пояса гранату.— Сейчас я их, сволочей, гранатой. Как только брошу, выскакивай за мной...
Быстро, на животе, я переползаю комнату. В ладонь вонзилась заноза. Но разве до нее сейчас?..
Приближаюсь к Белецкому и через скважину различаю смутные фигуры двух казаков, волокущих бревно.
Борис прав, они решили выбить окно и свалить стол. Вот они уже крадутся к окну... Борис вытаскивает из гранаты кольцо.
— Сейчас... сейчас... Приготовсь...
И опять зубы выстукивают мелкую дробь. Сердце резко шевельнулось в груди.Вдруг с треском отлетает в сторону стол... Борис подбегает прямо к окну и мечет гранату... Стремительным веером рванулась кверху развороченная земля. Оглушительный взрыв потрясает воздух.
Мгновение стоит звенящая тишина, и только сердце еще настойчивей и сильней бьется в груди.
— Ну, живо!—приказывает Борис, и я уже вижу, как он во дворе стреляет из нагана.
Я выскакиваю из окна, стреляю куда попало и бегу за Борисом — за дом, на тропинку, которая ведет в горы.
Мы бежим пять, десять минут... Никто не преследует нас...
В груди спирает дыхание, по лицу катятся солоноватые капли пота. Ноги цепляются за камни и валежник. Но сейчас спасение только в ногах.
Борис на минуту останавливается и, задыхаясь, говорит:
— Не отставай, япошка!
И снова бежит, раздвигая ветки деревьев.Наконец силы наши иссякли... Борис замедляет бег и, смахивая рукавом со лба пот, отрывисто, с трудом произносит:
— В кусты... поглубже... отдохнем...
Лезем в кусты. Попадаем в небольшой овраг с остатками еще не растаявшего снега. Здесь темно, сыро и холодно. И это кстати, потому что тело мое стало горячим, как в сильный зной.
Небо уже совсем светлое. В чистой голубизне его плывет небольшая разорванная тучка. Сквозь густую влажную листву пробиваются косые лучи еще не греющего солнца. По другую сторону оврага, по взгорью, пестрыми, пятнистыми караванами подымаются пышные цветы.
Синие, голубые, фиолетовые — они кажутся какой-то необыкновенной выдумкой.Борис не видит ни цветов, ни прозрачной голубизны утра. Он лежит, вытянув уставшие ноги, подложив под голову руки. Грудь его высоко поднимается, рот полуоткрыт.
Мне хочется спать, отяжелевшая голова клонится к земле. Но Борис поднимается и говорит:
— Пошли, а то застопорят здесь. Тогда...
Мы идем среди низкорослого кустарника; огромные кедры, сосны, ели остались где-то позади. Тропинка ведет в гору и становится все уже. Поднимаемся на вершин)'.
Там, внизу, в голубом мареве, простирается тайга, рассеченная сверкающим ручейком.Борис ладонью закрывает от солнца глаза и всматривается вдаль.
— Вот там, за изгибом реки, дымок, видишь — тесемочкой над кустами извивается.
Я начинаю различать дым и маленький бугорок, похожий на копну сена. — Вижу, Боря...
— Пошли,— радостно восклицает Борис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92