Или вот еще— «Вместо любовника оказались штиблеты»—смешная история, кишки порвешь от смеху. Не хотите, так вот еще есть —«Как львица воспитала царского сына», «Через сорок лет каторги»—смертельное убийство описывается. Имеются сочинения графа Толстого, Арцыбашева, Бунина...
Он говорил быстро, перечисляя названия книг наизусть. Но покупатели книги брали редко.Ученики за перьями, тетрадками и учебниками тоже не приходили: школы давно прекратили свою работу — в них помещались эвакуационные госпитали.
Сам Степан Карпович ничего никогда не читал. Он мог сидеть неподвижно по нескольку часов, глядя через витрину на улицу или ковыряя в носу. Иногда он приносил с собой «Огонек». Со страниц журнала смотрели жерла орудий, кайзер с длинными, завернутыми кверху усами, французские и английские войска, погибшие на фронте офицеры...
— Да,— рассуждал как-то Кузьменко, качая головой, — убийства много... И к чему только войну люди выдумывают: жили бы себе, торговали — себе и другим пользу приносили... Хотя опять же: войны не будет десять— двадцать лет — народу разведется пропасть, и жрать-то нечего будет, и на земле тесно станет. Нет, война непременно нужна. Царь — он голова: он понимает,, что делает...
— Степан Карпович,— спросил я его,— ведь у нас земли, говорят, для всех хватит?..
Он лениво повернулся, испытующе посмотрел на меня и сказал:
— Во-первых, всегда, для интеллигепства, говори: глубокоуважаемый Степан Карпович... А во-вторых, не твоего ума это дело...
Напротив нашего магазина, в сквере бывшей гимназии, гуляют раненые солдаты. Они одеты в длинные серые халаты и желтое солдатское белье. Весь день они бродят вокруг ровно подстриженных низкорослых кустов. Я смотрю на свежсобтесапные их костыли, на забинтованные руки и ноги, на их грустные изможденные лица, и война мне не кажется такой привлекательной, какой казалась раньше. Я воображаю себя хромым, искалеченным, неспособным двигаться и бегать на речку и думаю, что нет большего несчастья, чем потерять ногу...
Степан Карпович дремлет: крупная синяя муха, жужжа, вьется вокруг его узкой лысеющей головы; он лениво отмахивается, на мгновение открывает глаза, зевает и снова погружается в сон. Он спит с полчаса, а затем, разбуженный все той же надоедливой мухой, подымается, потягивается и говорит:
— Торговлишка никуда стала. Скука!.. Хоть бы драку какую посмотреть, что ли... Скучно народ живет.
Драк и тех сейчас незаметно стало... Ты любишь драку? — спрашивает он меня.
— Нет.
— Это почему же?
— А что интересного, когда люди дерутся?
— Вот сразу видно, что дурак. Драки, они во всех народностях почитаются. Только у одних — петухи, у других — быки дерутся, а у нас — люди. Интересней людских драк нету.
...Работа в магазине стала томить меня: надоедало сидеть за прилавком и тоскливо смотреть на суетливую жизнь улицы. Я завидовал газетчикам: они могли ежедневно читать газеты и ходить по городу.
На улице я бывал, когда Степан Карпович посылал меня на свою квартиру за обедом. Шел я в конец города, к кадетскому корпусу; по дороге останавливался у витрин магазинов, заходил в сквер, засматривался на псе, что встречалось на пути.
Дверь открывала полная, раздобревшая женщина — жена Степана Карповича. В синем широком капоте она двигалась по кухне мягко и неторопливо. Завязав судки и чистую салфетку, она совала мне их в руки и говорила:
— Не пролей, а то плохо будет.
Я нес судки осторожно, точно какую-нибудь хрупкую драгоценность.Степан Карпович закрывал магазин и уходил из-за прилавка в комнату; придвинув к себе табурет, он погружал свое тело в мягкий диван и начинал есть.
Я садился против него и, глотая слюну, ждал, когда хозяин насытится. Остатки обеда он отдавал мне.К вечеру приходила девушка Нюся. Она входила в магазин шумно, заражая нас своим весельем и смехом. Перелистывала на полках книги, небрежно бросала их на прилавок, просматривала лубочную репродукцию, открытки.
Степан Карпович уходил в гастрономический магазин, возвращался оттуда со свертками дешевых угощений и говорил мне:
— Выдь, Сашка, на минутку, прогуляйся по улице. Когда я возвращался, хозяин бывал всегда оживлен и весело настроен.
— Ну и дура взбалмошная ты, Нюся,— хихикая, говорил он,— тебе бы все смеяться только...
— А що мени? Я баба веселая, легкая,— усмехалась Нюся и обращалась ко мне: — Пойдем, хлопчик, нам по дорози...
Нам было действительно по дороге. Нюся жила рядом с нами, в маленькой землянке.Нюся шла легко, танцующей походкой, пренебрежительно оглядывая мужчин. Они бросали короткие взгляды на ее высокую грудь, на правильные, красивые черты беззаботного лица, с глубокими черными насмешливыми глазами.
Нюся задорно встряхивала пушистыми, вьющимися волосами.
— Скука!.. На фронт бы поихала сестрой, да маты — старуха...— говорила мне Нюся.
— А ты читай книги — веселей будет,— солидно советовал я.
— Неученая я книжки читать.
— Хочешь, я буду читать тебе вечерами?
— Хочу, хлопчик.
На другой день, воспользовавшись отсутствием хозяина, я украл книгу «Как львица воспитала царского сына» и спрятал ее под рубашку. Весь день я оттягивал рубашку, чтобы не было заметно украденной книжки, и волновался, когда Степан Карпович останавливал на мне свой взор.
Вечером я пришел в землянку Нюси и, вытащив из-под рубахи книжку, начал читать. Починяя платье, Нюся терпеливо и упорно слушала. Мать Нюси дремала на печке. За маленьким тусклым квадратиком окна текла голубоватая тихая ночь.
На мосту грохотали колеса ассенизационных бочек.Поздно ночью чтение книги закончилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92