— Светопреставление... Солдаты не слушают офицеров, бросили фронт. «Товарищи!..» Какие могут быть «товарищи» генерал и солдат, инженер и рабочий? Гибнет Россия, гибнет!..
Я с досадой смотрел и на отца и на Мюллера и вспоминал Коровина.
Как он хорошо говорил о большевиках! Сколько силы и радости было в его рассказах о светлом будущем... Коровина уже не было в городе. Железнодорожный батальон ушел на Псков. Двор опустел. По казарме бродили голодные псы. По ночам ветер хлопал неприкрытыми дверями...
Военных частей в городе оставалось все меньше и меньше. Постепенно стали бросать насиженные места и железнодорожники.По улицам бродили шайки пьяных хулиганов, они стреляли в воздух из винтовок. Обыватели с вечера закрывали ставни домов, тушили огни.
На станции скопилось несколько эшелонов раненых.На привокзальной площади маячили по ночам костры обозников.В доме у нас опять началась подготовка к эвакуации. Анна Григорьевна снова связывала узлы. Снова складывала в корзинку кастрюли, тарелки и всякую рухлядь...
Отец ходил нервный, злой. Он боялся, что его снова угонят куда-нибудь с эшелоном.Мюллер уговаривал отца остаться.
— Ну чего вам ездить по свету? С немцами даже лучше вам будет. Вот посмотрите, я пущу завод: вы будете у меня механиком.
Отец сурово смотрел на Мюллера:
— Я не изменник своей родине, господин Мюллер!.. Яхно никогда не был предателем. Какие бы ни были большевики, но они — свои, русские...
Однажды напряжение бессонных ночей оборвалось взрывами и криками. Над вокзалом, над пылающими зданиями, в темном небе плавал страшный, невидимый враг.Отец проснулся первым, схватил узел с одеждой и, разбудив всех, приказал выходить на улицу.
— Подушки, одеяла с собой — и на улицу! Живо поворачивайтесь!
Лицо его было бледное, напряженное, губы туго сжаты. Мы похватали кто что успел и быстро выбежали за отцом.Бомбы взрывались вокруг нашего дома. Земля вздрагивала, ухала, стонала. То и дело вспыхивали огромные снопы огня. Из темноты на нас летели комья земли, щепы, камни, и казалось, что сама земля мечется, рвется, летит в этом уханье в непроглядную тьму, не находя себе места.
Отец вернул нас в коридор, и мы застыли в страхе, глядя на разрыв бомбы.По поляне, среди костров, бегали солдаты, метались обезумевшие лошади.На вокзале, с платформ, тяжело ухала артиллерия; трещали пулеметы и винтовки. Били в темноту, наугад, осыпая город градом свинца. Иногда ярко вспыхивала ракета, и тогда зелеными брызгами медленно рассыпались по темному небу огни.
Закутавшись в пальто, в дверях неподвижно, как статуя, стоял отец. Внизу, где-то под лестницей, плакала Женя; Анна Григорьевна часто крестила лоб п молила бога о спасении.Я прижался к Симе, чувствуя, как дрожат ее руки, плечи, все тело, и переживал животный страх за отца, за Симу, за маленькую Лизу, за Володю, спрятавшегося под подушки.
Только к утру стихла канонада.На поляне, среди ям, двуколок, тлеющих костров, у разбитых в щепы сараев, лежали лошади с разодранными животами, искалеченные солдаты.
В железнодорожном поселке убитых было особенно много — трупы валялись на каждом шагу.Около железнодорожного моста пылали бараки, подожженные немецкими бомбами.
На железнодорожной станции спешно формировались последние эшелоны на Псков.После обеда мы отправились на вокзал. К вечеру нам удалось погрузиться в холодный товарный вагон, и мы тронулись в путь.
Часть вторая
С фронта возвращалась голодная, обовшивевшая масса солдат. Они толклись и митинговали на вокзалах, среди гама, вони и табачного дыма.У питательных пунктов, у кипятильников с утра и до закатных сумерек стояли очереди.В станционных поселках, на базарах меняли «земляки» свое барахлишко на хлеб, табак, самогон. Потом палили в воздух из застывших на морозе винтовок, орали песни.
Эшелоны все прибывали и прибывали.В дымящихся, закопченных вагонах, на крышах, на сцеплениях — везде сидели закутанные в одеяла, в шинели люди с винтовками, с пулеметными лентами через плечо. В каждом вагоне было пальцем не проткнуть, а на крышах — яблоку негде упасть, но люди все же лезли, сталкивали друг друга, ругались, дрались — каждому хотелось скорее доехать домой.
Если эшелон долго не двигался, они приходили к начальнику станции, к коменданту возбужденные, злые, готовые на любой поступок.
— Довольно! Натомилось солдатское тело, измучилась душа...
Требовали приварочное и табачное довольствие, требовали новые вагоны, паровозы, требовали печи, .чтобы согреться. А когда не донимало горячее слово, стучали кулаками по столам, брали оружием, угрозами.
Поезда стояли на станциях, в пути, без топлива и воды. Солдаты бегали к паровозу, кричали, требовали, угрожали. Хватали машиниста за грудь, трясли, кляли тяжелыми проклятиями. Машинист таращил испуган-
ные, воспаленные от бессонных ночей глаза, умолял:
— Братцы солдатики, не моя вина. Братцы, да разве я... Братцы!..
Перегруженные, изношенные, тяжело и медленно ползли поезда на восток.
На одной из стоянок солдаты, ходившие в город, вернулись возбужденные, недоумевающие:
— Братцы, в городе большевики. Кадетов, сказывают, бить надо.
— Какие большевики?
— Дома разберем, кого и как бить надо.
Иногда на станциях доставали спирт, самогон. В вагонах становилось весело и шумно. Гремели, ухали, охали, стонали от плясок и песен теплушки.В глубине России в вагоны просились мужики, русые, косматые, в лаптях, с котомками за плечами.А в городах шли митинги, в городах зарождались молодая Советская власть.На станциях пассажиры спорили, ругались с отцом, обещали за «контру-леворуцию» стащить под откос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92