Гирями, железными болтами они стали бить всех, кто попадался под руку, и подняли крик:
— Граждане! Коммунисты наганами дерутся!
— Бей, кроши их!
Кого-то полоснули ножом. Над свалкой повисли визгливые голоса:
— Режут! Режут, проклятые!
Вдруг на скамейку поднялся какой-то парень и ударил палкой по висячей лампе: звякнуло стекло, огонь потух. Еще сильней загудела толпа; озверевшие люди били друг друга в темноте.
Корабельников взвел курок кольта и сказал:
— Стреляйте в потолок.
Мы выстрелили по нескольку раз. На мгновение в зале все замерло.И вдруг люди полезли в окна и в двери, толкая и давя друг друга. Минут через пять в зале остались только поломанные скамейки, осколки разбитых окон да несколько человек, раненных бандитами.
Мы выбежали из клуба. Вдоль темной улицы, около заборов, беспорядочно, в панике бежали недавние враги.Мы не стали преследовать их. Около клуба начали собираться наши и казаки, беседовавшие перед началом собрания с матросом. Корабельников, воспользовавшись этим, говорил казакам:
— Вот видите, товарищи, как наши враги меньшевики и эсеры действуют, когда видят, что народ идет за коммунистической партией, которая хочет, чтобы на земле была свободная трудовая жизнь.
Это был очень выигрышный момент. Казаки качали головами и говорили:
— Оно, конечно, бандиты, варнаки.
— Кто же будет после этого голосовать за них? — спрашивал Корабельников.— Ясное дело, что белобан-диты; честные же трудовые казаки будут голосовать только за коммунистическую партию, которая защищает их интересы.
— Это верно,— сказал кто-то из толпы.
Тут же, на крыльце, мы перевязали двух израненных ножами товарищей и двинулись вдоль Уды к мосту с пением «Марсельезы».
С Борисом я вижусь только ночью. Я лежу в постели и читаю учебник политграмоты, когда он возвращается с работы усталый, но веселый и бодрый. Комната на полняется смехом и возней. Борис садится на меня верхом, отнимает книгу и щекочет под мышками. Я кричу и вырываюсь. Борис сильней.
Живем мы теперь в семейных номерах по ордеру коменданта города. Когда очень бывает шумно в нашей комнате, в дверь просовывается косматая, сонная голова коридорного:
— Товарищи, нельзя ли потише, из соседнего номера обижаются на беспокойство.
— Ладно, ладно, борода, потише будем.
Днем бегаем по избирательным участкам и агитируем.Сегодня я должен побывать в пяти избирательных участках.На Лосевской улице, у главного избирательного участка, я встретил Корабельникова. Он был в бушлате, татуированная волосатая грудь его, несмотря на холод, открыта. Темные большие глаза веселые, и, как всегда, он подвижной, быстрый, шутливый.
Еще вчера в губкоме комсомола мне сказали, что я должен буду работать с матросом.
— Ну, как дела? — весело спросил он и, похлопав меня по плечу, не дав ответить мне, сказал: — Ты пришел к шапочному разбору. Я все время тут был, наши дела, браток, в гору идут. Редко кто не бросает талончик в наши урны: только старые барыньки да спекулянты. Пойдем на стеклянный завод. Там сейчас самый разгар выборов.
На стеклозаводе, около небольшого деревянного здания, толпились рабочие. Здесь стояли и те, кто уже голосовал, и те, кто только собирался голосовать.
Мы подошли к группе рабочих, которые стояли около забора. Это были пожилые, усатые и поседевшие люди. Стеклозаводская молодежь была в армии, на фронте, в партизанских отрядах.
В середине толпы стоял мужчина в котиковой шапке, в черном пальто с бобровым воротником. У него был толстый красный нос и большие выпученные глаза. Он размахивал руками и говорил о родине, о вере, о еврея;;.
— Неужели вы, православные, будете голосовать за проклятых врагов нашей веры? — закончил он.
Последние слова взорвали толпу. Люди закричали загудели, кто-то совал кулак под нос оратору.
— Довольно! Долой!
Рядом со мной кричал низенький черноусый рабочий, требуя немедленно убрать черносотенца, иначе он сам разделается с ним.Матрос растолкал толпу и подошел вплотную к агитатору, смеющийся, веселый, точно собирался поразить всех какой-то шуткой. И толпа сразу смолкла и насторожилась.
— А-а! Здравствуйте, опять встретились,— насмешливо глядя на агитатора, сказал Корабельников,— от какой партии уполномочены?
— Я... Я никакой... Я беспартийной партии...— заикаясь, произнес агитатор.
Толпа разразилась густым смехом. Хохотали старики, смеялись подошедшие женщины.Агитатор стоял бледный, растерянный, словно потерял вдруг способность мыслить и владеть языком.
— Кадеты тебя сюда прислали или монархисты? — опять спросил Корабельников.
— Чего с ним канитель разводить. Бери его, бабы,— вдруг закричала полная, краснощекая работница.
И женщины ворвались в круг, оттеснили матроса, схватили под руки агитатора й поволокли в переулок, в конце которого начинался удинский откос. Корабельников пробовал остановить женщин, но они не слушались.
Агитатор размахивал руками, по-козлиному тряс непокрытой головой, оборачивался, беспомощный, с умоляющими глазами.
— Господа! Господа! Я прошу без этого! — лепетал он и обращался то к одной, то к другой женщине. Но они не слушали его.
Сзади за женщинами плотной гурьбой шли мужчины.
— Так, так его, Гутя! Тащи, жених подходящий!
— В бобре, не как-нибудь.
— Не по вкусу она ему, братцы, вишь, как вырывается.
Приволокли его к высокому берегу Уды, напялили на глаза упавшую шапку.
— Девки, бери его!
Его взяли под руки и за ноги, посадили на землю и столкнули с обледеневшей горки, накатанной мальчишками.
— В добрый час! — крикнул ему седобородый. Агитатор неловко перевернулся и, задрав кверху ноги, быстро па животе скатился вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92