Только зубы отстукивают мелкую дробь. С минуту не могу выговорить ни слова. Потом собираюсь с силами и глухо спрашиваю:
— Где же она?..
— Да говорю вам... в больнице... Вы не плачьте... бог даст...
Я не плачу, но слезы, горькие слезы катятся по моему лицу.Борис, опустив голову, топчет ногой снег. Лицо у него мрачное, глаза сузились.
Хозяйка говорит, что Сима тосковала обо мне, наво- дила справки, но никто не мог ей ничего сказать. Потом все чаще стала возвращаться домой замерзшая, усталая; ложилась в одежде на кровать и плакала. Хозяйка говорит еще что-то о подругах, об улице, но я уже не слушаю ее. Надвигаю на уши шапку и бегу вдоль заснеженной
улицы, сдерживая подступающие рыдания.Через несколько минут мы были у больницы. Борис остановился и, коротко посмотрев на меня, сказал:
— Я останусь здесь.
Я не ответил. Сбросив в приемной шинель, я торопливо зашагал по коридору. Когда вошел в палату, Сима уже смотрела на меня.
Глаза ее страдальчески сузились, брови сомкнулись, лицо желтое как у мертвеца.
— Саша... ты... не плачь...— произнесла она два слышно.
И в самом деле, меня опять душили слезы. Словно сквозь туман видел я койки, тумбочки, больных.
Сима лежала белая, чистая, ясная. Она умирала...
Вся жизнь прошла в мучениях, омраченная нищетой и страданиями. Ничто в жизни не улыбалось для нее...
— Саш... Саша... Присядь около меня. Как давно я тебя не видела,— тихо прошептала она и закрыла глаза.
Я сел на табуретку. Холодная ее рука коснулась моей щеки.
— Такое теплое у тебя лицо... Ты не волнуйся... Не надо... зачем... я поправлюсь... скоро... Слабость свалила меня... Хотела подняться на ноги, а сил вот не хватило...
Я содрогался от охватившей меня горечи и не мог вымолвить ни одного слова.
— Ну чего же ты молчишь? Точно на похороны пришел... Полгода ничего не писал и сейчас молчишь,.. Я очень изменилась? Бледная? Да?
Она отвернулась и стала тихой и беспомощной, как ребенок.Кто знает, о чем она думала в эти последние дни своей жизни. Быть может, в памяти в последний рп.ч встали далекие картины варшавского захолустья, отец, мытарства на бульварах Иркутска и Верхнеудинска...
По ночам в госпитале все погружается в сон: замирают мягкие шаги больных и санитаров, перестают глух;; стучать двери, и палата наполняется жуткой, гнетущей тишиной.
Медленно текут ночные часы. Сима поднимает голову и встречает мой взгляд.
— Почему же ты не спишь?
— Не хочется, Симочка...
Временами она забывается, глаза ее смыкаются.Тихо, на носках, я ухожу в дальний угол палаты, где, склонив голову, у тусклого абажура лампы скучает дежурная сестра. К нам подходит Нина Дольская — соседка Симы по палате, с забинтованной левой рукой. Белокурая, тонкая, с голубыми задумчивыми глазами, со спадающими на плечи золотистыми прядями волос, Нина кажется мне лучше всех девушек, которых я встречал.
Она приближается всегда мягкой, неторопливой походкой. К лицу моему приливает кровь, и я лишаюсь способности разговаривать. Робко опускаю голову и лишь украдкой посматриваю па ее длинные темные ресницы...
Однажды, когда дежурная сестра ушла к больней, Нина подсела ко мне и, поправив спадающую на лоб прядь волос, нежно, вполголоса попросила:
— Расскажите что-нибудь.
— Я ничего интересного не знаю,— ответил я, краснея.
— Неправда! У вас такая служба. Много приключений. Страшно, наверно, в ЧК служить?
— Нет!.. Как и везде.
Нина переменила разговор и, смеясь, легко и увлекательно стала рассказывать о том, как она путешествовала по Сибири, разыскивая сестру, как, рассматривая револьвер одного военного спутника, нечаянно прострелила себе руку, и о многом другом.
Очень скоро мы сделались друзьями. Мы просижи вали вместе в полутемном коридоре целые вечера, белтая о всяких пустяках. Нина прижималась ко мне, смея лась, шутила.
На рассвете шестого дня Сима позвала меня... Я посмотрел на тускнеющие ее глаза, на лицо с остро выпирающими скулами, и мне стало понятно, что она доживает последние часы.
— Саша,— тихо, с трудом выговаривая слова, сказала она и слегка притронулась пальцем к моей руке.— Живи хорошо, Саша... умно... не будь слабым... Погибнешь... в жизни люди только... сильные нужны... А ты... комсомолец...
Я отвернулся, чтобы Сима не видела слез, выступивших у меня на глазах.
— Не плачь... Саша... слышишь!.. Ты обещал мне быть крепким... Не плачь... Поцелуй меня... вот... так...
Ночью Сима умерла — тихо и спокойно, точно уснула после утомительного дня.На похороны Симы мы с Борисом пригласили духовой оркестр.
Обитый красным кумачом, гроб пламенел на зимнем солнце.Поддерживаемый под руку Ниной, я шел за гробом. Все было безразлично в этот тяжелый час проводов. Я не замечал ни деревьев, ни занесенных сугробами маленьких домиков, ни людей, медленно бредущих за гробом. Звуки марша угнетали еще больше. Лицо Симы казалось торжественным; тонкий ровный носик заострился, глаза чуть приоткрылись.
Процессия остановилась около развороченной среди снега земли... Гроб звонко опустился на комки, схваченные морозом... И тут особенно тоскливо загнусавили певчие.
Глухо грохнула на землю крышка гроба, и я в последний раз увидел лицо Симы с запавшими глазами и чуть полуоткрытым ртом.
Оркестр играл похоронный марш. Гроб медленно опускали в могилу.Потом я долго стоял, прислонившись к дереву,— подавленный, одинокий,— не в силах сдвинуться с места.
Нина взяла меня под руку:
— Идемте, Саша... Вы очень утомились за эти дни... Идемте. Я заменю вам сестру. Слышите! Я буду вашей сестрой..,
В городе готовится восстание. Мы обнаруживаем листовки. На базаре и в кино собираются подозрительные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92