— Послезавтра, в десять, на мосту... Хорошо?.. Она сжала мою руку и мелкими шажками побежала по тротуару к соседней улице.
На углу она обернулась и, помахав рукой, крикнула голосом, от которого еще сильнее заныло сердце:
— До свидания, хорошенький мой мальчик!..
Мы стали встречаться на улице, чаще всего на Удин-ском мосту. Я приходил на полчаса раньше назначенного срока.На короткие ее приветствия я с трудом отзечал:
— Нина...
Язык мой становился неуклюжим, губы дрожали, и я молча смотрел на нее.
Однажды Нина пришла возбужденная, раскрасневшаяся, с веселым блеском в глазах. Она рассказывала смешные истории из своего детства, снимала с моей головы шапку, косматила волосы, называла неуклюжим медведем и все смеялась, смеялась.
— Ты очень глупенький и смешной сейчас.
— Почему? — спросил я.
— У тебя такое детское, такое робкое лицо, что, право, смешно.
Даже, казалось, поздно выплывшая из-за дальних сопок луна смеялась в этот вечер вместе с нами.Была полночь, когда я проводил ее домой. В глухо переулке она вопросительно взглянула на меня, сказала;
— Дальше я сама пойду.
— Почему?
— Я так хочу.
— А я хочу сегодня проводить вас.
— А я не хочу.
Нина неожиданно обняла меня и крепко несколько раз поцеловала в губы и, оттолкнув, убежала в проулок.Я растерялся от радостной неожиданности. Первый раз в жизни меня целовала девушка. И какая девушка! Я вскрикнул от восторга и бросился в проулок, но там уже никого не было.
Потом прислонился к деревянному забору и, охваченный волнением, думал о ней.Из раздумья меня вывел резкий, грубый голос:
— Чего здесь стоишь? Документы есть?..
Это был надзиратель ближайшего участка милиции, обходивший свой район. Я предъявил ему мандат и медленно, опечаленный, побрел вдоль улицы к зданию отдела.Дома я решил на этот раз не ночевать.Всю ночь я проворочался на жестком письменном столе. Все думал о ней — беловолосой, с лукавым огоньком в голубоватых глазах.
Поджав под себя ноги, смотрел через венецианское окно на заснувший внизу город. Там, у подножия горы, среди множества деревянных домиков, морозная ночь стережет ее покой.Ах, если бы я знал, где живет она!.. Снова прислоняюсь к холодному косяку окна и несколько минут смотрю на улицу. Занесенные сугробами маленькие домики, длинные заборы, накатанная до блеска дорога — все залито синеватым светом луны.
Луна стоит прямо над моим окном, и свет ее скользит по моей руке.Дорогу перебегает девушка, и мне кажется, что это Нина. Влезаю на подоконник и открываю форточку. Девушка приближается к нашему дому. Это сотрудница отдела, Маруся Гарпенко. Как и многие сотрудники, она живет в отделе. Днем работает, вечером на оперативной
работе, а ночью, если нет облав и обысков, она ложится в кабинете начальника на диван и, не раздеваясь, спит до утра. Она отвыкла от нормального сна. Ходит она в длинной шинели, в шапке и в сапогах.
Когда-то Маруся была прислугой. За гроши носила воду, рубила дрова, подметала дворы. Как-то случайно встретила парня, полюбила его и с ним пробралась в партизанский отряд Дедушки — Каландаришвили. Два года она носилась в седле по якутской тайге, а когда белые убили мужа, ушла из отряда на чекистскую работу.
Маруся подходит к подъезду, что-то говорит часовому и шумно входит в дежурную комнату.Опять ложусь на стол и, согревшись, все же засыпаю...
Просыпаюсь от толчка. Кто-то трясет меня за плечо. Открываю глаза. Около меня стоит Маруся. Вид у нее, как всегда, озабоченный. Откинув догоревшую папиросу, она хмурит широкие брови и говорит:
— Собирайтесь живо! На облаву поедем.
Через пять минут я одет. Мы ждем в комендантской грузовик.Маруся ходит по комнате. На ремне у нее болтаются дзе английские гранаты и наган без кобуры.
Операция предстоит сегодня нелегкая: к утру нужно обыскать почти всю казачью, заудинскую слободу.И вот мы трясемся в старом, разбитом, дребезжащем грузовике. Маруся сидит возле меня. Со мной она ласкова и нежна. Она немного знала Симу и потому обращается со мной, как с братом.
— Ты не грусти, Саша,— говорит она, когда замечает, что я печалюсь.
До утра мы ходили из дома в дом. Здесь, за Удой, контрреволюционное казачье гнездо. Почти из каждого дома выносили револьверы, ружья, казачьи сабли.
Я вхожу в чужие квартиры и в каждой разбуженной казачке пытаюсь распознать Нину.Ах, как хотелось мне в эту ночь увидеть ее, робкую, перепуганную, и успокоить своим нечаянным появлением!
На рассвете привезли полный грузовик оружия. Я опять ушел в соседнюю комнату, но уснуть не мог. Голубые глаза с длинными ресницами мерещились до утра.
Весь день бродил из комнаты в комнату, занятый одной неотступной мыслью. Несколько раз в коридоре наталкивался на меня Дубровин. Коричневоглазый, длинными шелковистыми прядями волос, он показался мне грозным, суровым.
— Почему сонный как муха ходишь? — спросил он меня.
— Я... на облаве был.
— Так... так...— почесывая затылок, сказал он и гул ко зашагал по коридору.
Вечером я опять встретился с Ниной на Удинском мосту. Долго не решался объясниться в любви; подыскивал красивые слова, вычитанные из романов.
Объяснение мое должно было звучать так:
«Нина, я люблю вас! За вами я пойду на край света и даже умереть готов. Хотите, для вас я сделаю что угодно».
Колени мои вздрагивали, и вот-вот они должны были согнуться — я должен припасть к ее ногам и страстным голосом заговорить о любви... Но каждый раз, когда я собирался это сделать, голос мой дрожал, горло пересыхало и ничего не получалось.
Уходя домой, я решил, что непременно нужно объясниться в письме, иначе ничего не выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92