— Напрасно вы моего мужа ударили, господин офицер.
Офицер постучал пальцами по столу.
— Зря ты меня обманываешь. Оружие-то вам вовсе не нужно, а муж может пригодиться." Уведем мы его и расстреляем, если ты не скажешь, где оружие.
Бледная, неслышными шагами подошла Анастасия Терентьевна к офицеру.
— Не за что расстреливать его, никакого вреда он никому не делает. Работает и ни к чему, кроме этого, не касается.
— А вот с бандитами дружбу водит,—сказал офицер и откинул недокуренную папиросу.
Усатый казак, осматривавший одежду, козырнул:
— Прикажете обыскать... квартиру?
— Обыскать,—буркнул офицер и приблизился ко мне.— А ты откуда?
— Здешний,— незаметно взглянув на Улина, ответил я.
— Он мой племянник, живет у меня,— пояснил Алексей Иванович.
— Так... так...— проговорил офицер, с любопытством осматривая меня,— значит, вместе шайку водите.
— Я не понимаю, о какой шайке речь идет,— возмутился Улин.
Скрестив на груди руки, контрразведчик закатился наглым смехом.
— Не понимаешь? Ничего, голубчик, у пас очень хорошо пояснять умеют — мастера, золотые мастера,— кому хочешь объяснят и мозги вправят.
И вдруг он смолк. Глаза его сузились. Он медленно подошел к Улину и ударил его кольтом в грудь.
— Сволочь! Бандитская морда! Где оружие спрятано?
— Нету у меня ничего,—задыхаясь от боли, тихо сказал Улин.
— А, нет! В тайгу бандитам отправил!
И он снова наотмашь рукой хлестнул Улина по лицу. Улин хранил удивительное спокойствие, но когда офицер ткнул его несколько раз в подбородок, он не выдержал, шумно плюнул ему в лицо.
Офицер отскочил и выхватил из кобуры револьвер. Сжав челюсти, он стал медленно наводить револьвер на голову Улина.Стало тихо-тихо. Слышно было, как из рукомойника тяжело капала в таз вода.
Усатый казак схватил офицера за руку. Грохнул выстрел, пуля где-то около меня шлепнулась в стену.Улин стоял белый как бумага.
— Ваше благородь... Убить мы его еще успеем, дайте лучше я ему кровь пущу, а там, может, что и выпытаете у него...
И он горячо, наотмашь хлестнул Улина плетью по лицу. Два других казака подскочили к Алексею Ивановичу. Улин наклонился к столу, закрывая лицо руками. Казаки били с каждым ударом сильней и ожесточенней.
Анастасия Терентьевна упала на кровать. Заплакали дети.Улин свалился на пол. Он потерял сознание. Потные и усталые, казаки отошли от него.Я прижался к стене и, вздрагивая, точно после побоев, ждал конца этой расправы.
Усатый казак приподнял фуражку, провел рукой по потному лбу и тяжело опустился на табурет.
— Ломакин,— обратился к казаку офицер.— Быстро закончить обыск!..— и утомленно сел около окна.
Казаки выбрасывали из сундуков детское белье, одежду, рылись в печке, в постели, обыскали перепуганных, плачущих детей. Потом усатый подошел ко мне:
— Выверни карманы,— приказал он. Я вывернул...
— Рубаху подыми. Я поднял.
Когда квартира стала похожа на развороченное гнездо, офицер приказал вынести Улина. Казаки приподняли его и поволокли к выходу.
Офицер встал из-за стола и, кивнув головой на открытые двери, прохрипел:
— Выходи!
Я медленно побрел к двери.На улице, у грузовика, куда бросили Улина, в отчаянии металась Анастасия Терентьевна. Она упала на колени возле усатого казака, трясущимися пальцами хватала его ноги, руки, клинок и причитала: — Что вы с ним сделали... Не пущу я его. Не пущу, варвары!..
Казак оттолкнул ее ногой, и она упала, широко раскинув руки. Грузовик тронулся...Двадцать дней я сижу в полутемной, вонючей камере.Каждый день к нам прибывают люди — избитые, полуголые, с синими подтеками под глазами и ссадинами на теле.Арестованные лежат на грязных нарах, под нарами, на полу. Когда нужно пройти через камеру, приходится долго отыскивать глазами, куда бы ступить, чтобы не задеть кого-нибудь.
К ночи в камере становится свободнее: каждый вечер семеновцы уводят человек по двадцать. Говорят, их расстреливают за городом... Алексей Иванович Улин каждую ночь до утра бродит взад и вперед по камере между людьми, закинув назад руки и опустив голову.
В камере тишина, нарушаемая лишь мягкими шагами Алексея Ивановича. Все молчат. Каждый погрузился в свои думы. И, быть может, перед каждым встают его жизнь, семья или неизведанные маячные огни жизни, к которым он так стремился.
Темь. Изредка лишь вспыхнет где-нибудь на нарах цигарка и озарит мрачное, заросшее щетиной лицо...Сегодня ночью, как и вчера, как и третьего дня, вдруг звякнули у дверей ключи коридорного, и каждый из нас замер...
В камеру вошел капитан Массальский.Ссутуленный, в английском френче, он остановился у дверей, широко расставив ноги в блестящих сапогах, и пристально, прищуренными глазами, оглядел всех.
Арестованные стояли, сгрудившись у нар, мрачные, настороженные.Массальский стал медленно разворачивать список... Говорят, днем он носит шпоры, а вечером снимает их, чтобы не было слышно, как он ходит по коридорам тюрьмы...
Капитан выкликает фамилии, но никто не отзывается... Когда он произносит имя Улина, от толпы арестованных отделяется мой сосед по нарам, Беспрозванных, низенький, сгорбленный, больной туберкулезом, и громко, смело говорит:
— Я Улин!..
А Улин стоит около меня, содрогается, порывается вперед, но его руку крепко сжимает Косулин — бывший офицер, заподозренный в симпатиях к большевикам, и попавший из-за этого в тюрьму.
Список прочтен. Освещенный тусклым светом фонаря, Массальский с минуту раздумывает, потом хриплым голосом произносит:
— Выходи!
Но никто, кроме Беспрозванных, с места не двигается.
Массальский угрожающе размахивает маузером:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92