через несколько домов от нас, пересекая улицу, шло несколько человек. Борька схватил меня за плечо.
— Патрули...— шепотом сказал он.— Назад, япошка, тихонько... Да согнись, ты, дубина!
Мы не успели пройти и несколько шагов, окрик повторился:
— Стой, говорю!.. Стрелять буду!..
— Бежим, Сашка, быстро! — И Белецкий, сгибаясь, около забора побежал назад.
Я догнал его, чувствуя, как внутри порывисто бьется сердце.Только бы уйти... только уйти!
Сзади, крича, суматошно бегут за нами люди. По мокрому песку мягко шуршат их ноги. Раздался выстрел... другой... третий... четвертый... Вот еще — один дом. а там поле. Пусть тогда стреляют. В темноте не так-то легко попасть. Борька уже на углу. Сейчас я догоню его, и мы бросимся к лесу. А после поищи нас, попробуй. Но Борис, покачиваясь, хватается за плетень. Он грузно опускается на землю.
— Что с тобой? Давай руку.
— Эх, черт возьми... в ногу... не могу,—стонет он. Пробую поднять его.
— Идем, Боря... Вставай... Они — недалеко... Но Борис отталкивает меня, рука его дрожит.
— Беги один... я не могу.
— Как же я?..— нерешительно спрашиваю я. Тогда голос Бориса крепнет и становится злым.
— Беги, слышишь? Беги!..
В темноте нащупал голову Бориса, поцеловал влажное его лицо. Белецкий прошептал:
— Не забудь явку: из Кишинева, от тети Мани... Наган мой возьми...
За углом я перескочил через забор и лег среди холодных кустов картофеля. Дождь затихал.Затаив дыхание, я лежал на липкой земле, чувствуя озноб и думая о Борисе,—что будет с ним? Что скажет он этим людям?..
Патрульные приближались.
— Кондрат, вот он, здесь... Пристреленный... Над Борисом склоняются фигуры.
— Ты откуда? — доносится приглушенный голос.
— Ниоткуда.
— А под забором зачем прятался? — Кур хотел поворовать...
— Ты что же, голодный, что ли?
— Голодный.
— А живешь где?
— Где придется: на станции, в саду...
Вспыхнула спичка, вторая. Борьку осматривали. Он сидел на земле, мрачно озирая солдат.
— А родители твои где?
— Нету у меня родителей... умерли.
— Однако врешь ты ладно. Вставай, в комендантское пойдем.
Белецкого пробовали поднять, он закричал;
— Не тронь ты, дубина... не могу я идти.
— Вставай, вставай! — приказывал тот же голос.
— Да как же я встану? Не видишь: нога прострелена. Ох! Проклятые, не троньте.
— Бери его, ребята. Несколько человек нагнулись над ним, подняли и понесли. Борька ругался, стонал. Я приподнялся, зубы мои стучали.
Куда теперь? В город? Нет, в город нельзя... А си- деть так, околеешь от холода. Ах, хоть бы остановить эту отвратительную дрожь. А что будет с Борисом? Рас- стреляют. Нет, его не расстреляют, он выкрутится.
В небе слабо блеснула молния. В соседнем огороде, возле сарая, я увидел копну сена.
«В сено и — до утра»,— мелькнула мысль.
Через минуту, шурша сеном, я забирался в копну.
Во дворе лениво тявкнула собака.
Согревшись, я быстро заснул...
Когда проснулся, было светло. С юго-востока неслись вихрастые, ослепительно белые облака.Брюки и гимнастерка мои были влажны и измяты. Сено висело на рукавах, на фуражке, забилось в сапоги.
Я выскочил из копны, оглянулся — никого не было — и, отряхиваясь, пошел по улице, на которой вчера ранили Бориса. Прошел несколько кварталов, свернул в переулок и остановился: «Куда идти? Спросить разве кого? Нет, цока не надо».
В переулке было пустынно. По деревянному тротуару прошел мужчина в мягкой поношенной шляпе; потом улицу пересекла женщина с ведрами. Я спросил се, где находится Подгорная улица.
Через полчаса отыскал нужный номер, но зайти не решился, прошел мимо, стараясь запомнить ворота и дом.Улица вывела на привокзальную площадь. Здесь на палящем солнце около оседланных лошадей толпились солдаты и офицеры. В широких английских брюках, в ботинках, обмотках, в фуражках с длинными козырьками, они напоминали английский экспедиционный отряд, каких я много видел в колчаковской Сибири.
У станционных ворот расположилась офицерская часть. Здесь все были одеты в русскую военную форму— щеголеватые и важные. Горело на солнце золото погон, отливали лампасы, блестели узкие серебристые галуны.
Это был сброд со всей России, сбежавшийся сюда. Среди семеновцев, забайкальских казаков, попадались пехотные офицеры, гусары, артиллеристы... Было ясно, что через несколько часов их погрузят в вагоны и отправят под Хилок защищать подступы к Чите— столице атамана Семенова.На главной улице, почти до базара, тянулись выстроенные в ряд повозки, кухни, трехдюймовые орудия.На тротуарах толпились женщины в легких, развевающихся по ветру платьях, в шляпках, с зонтиками, офицеры, чиновники в длинных сюртуках с бронзовыми пуговицами, ветхие старички в чесучовых сюртуках, гимназисты.
К вечеру воинские части отправились на фронт.Утомленный и голодный, я отправился на Подгорную, к Улину.Это был пожилой, суровый на вид человек. Круглая, лысеющая голова его была покрыта густой сединой, под толстым лоснящимся носом свисали оттопыренные, желтые от курения усы, маленькие умные глаза смотрели недоверчиво и проницательно.
Он держал в руках блюдце с чаем.
— Вам что, молодой человек? — спросил он, увидев меня, и, поставив на стол блюдце, поднялся и медленно пошел навстречу.
— Вы господин Улин? — спросил я и с робостью подумал: «А вдруг я не сюда попал?».
— Да, я Улин, проходите,— сказал он и указал на стул возле худенькой женщины с желтым, морщинистым лицом и руками, как у ребенка.
— Вы, кажется, слесарь? — неуверенно спросил я и погладил свои растрепанные волосы.
— Да, был когда-то слесарем, а что?
— Мне сказали, что у вас своя мастерская и вам нужен ученик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92