Он нагибался и тонул в толпе, снова поднимался, высокий, озлобленный, потный. Очевидно, он хотел ударить лежащего под ногами часовщика, но не мог и от этого еще больше зверел.
Сзади на толпу напирали любопытные, опоздавшие к началу зрелища. Они спрашивали:
— Что случилось, господа?
— Немецкого шпиона поймали!
— Что вы говорите?
Я замер у подоконника, глядя, как порывисто движется толпа, как стремительно взлетают над головами кулаки.На тротуар выскочил растрепанный, в помятом чесучовом пиджаке человек, с цепочкой через выпирающий гладкий живот.
— Господа! Громи жидовский магазин! — заорал он и бросил камень в окно мастерской.
Звякнули стекла. Бросив свою жертву, люди ринулись за человеком. Несколько мужчин налегли на тонкую дощатую дверь мастерской. Хрустнул переплет окна. Затрещали деревянные перегородки, забренчали стекла. Нa улицу через разбитое окно полетели круглые стенные часы, футляры, стулья. На мостовой толпа доламывала вещи, топтала их ногами.
Часовщик тяжело поднялся с тротуара и, покачи-ваясь, скользя рукой по стене, медленно побрел к воротам.Черный длинный халат его был изорван; борода всклокочена, обнажилось худое, дряблое тело.
У ворот он поскользнулся, упал, поднялся на четве-реньки, выпрямился и снова, едва переставляя ослабеещие ноги, двинулся во двор, сопровождаемый камнями и криками мальчишек. Кто-то сильно сжал мою руку.
— Сволочи... За что бьют человека? Что он им сделал? Ломают, громят. Ух! Звери... Дай им волю — они кровь у человека высосут...
Я обернулся: отец стоял бледный, с посиневшими, крепко сжатыми губами. Он долго не отпускал мою руку.Потом, когда не стало видно часовщика, а толпа двинулась громить другие магазины, захлопнул окно и крикнул:
— Марш на кухню!
От соседнего окна нехотя отошли Сима и Анна Григорьевна. Отец нервно грыз мундштук папиросы. Он хо-дил и ходил вдоль комнаты, сумрачный, с побелевшим лицом. Анна Григорьевна сидела у обеденного стола, неподвижная, опустив руки на колени. В кухне тяжело вздыхала Сима...
С лестницы вдруг послышались грузные шаги многих ног, а через несколько минут из соседней квартиры вырвался пронзительный женский крик.Отец быстро выскочил в коридор. Я выбежал за отцом. Дверь квартиры часовщика была раскрыта, от-туда доносились вопли женщины и плач детей. Я загля-нул в дверь: несколько громил металось по небольшой квартирке, разрывая подушки, громя буфет с посу-дой.
Низенький, с длинными свисающими усами мужчина ащил за волосы растрепанную, отбивавшуюся от него евушку — дочь часовщика. Она вырывалась, кусала руки громилы, била его в живот ногами, но он упрямо тащил ее.
— Господа! Господа!.. Что вы делаете? — закричал отец, расталкивая громил.— За что бьете? Люди вы или звери?.. Негодяи!..
Его никто не слушал.Тогда он бросился домой и вернулся, трясущийся, с двуствольным ружьем.
— Стой. Стой! Постреляю мерзавцев!..
Усатый мужчина оставил девушку и застыл с растопыренными руками. В углу, у буфета, весь в перьях, стоял, согнув спину и опустив сжатые кулаки, худой косоглазый оборванец. Из соседней комнаты показались еще трое громил: двое были одеты в русские косоворотки, а третий, пожилой, с бритым лицом,— в мягкой соломенной шляпе, съехавшей на затылок.
Отец отскочил в угол и, пятясь к стене, навел на них ружье.
— Выходи! —скомандовал он.— Выходи!.. Приподняв руки, громилы медленно двинулись к выходу.
На лестнице, крепко ругаясь, багровея от охватившей его злобы, отец скомандовал:
— По лестнице бегом... ма-ар-шш!..
И сам стремительно побежал за ними:
— Бегом! Бегом!..
На улице он выстрелил из обоих стволов в воздух, постоял, глядя на разбегавшихся громил, потом вернулся в квартиру часовщика.Важно, с видом победителя, он прошел в комнату, где на разбитой кровати, свесив голову, уныло сидел часовщик.
Услышав шаги отца, часовщик приподнял голову, посмотрел вокруг мутным взглядом и, выплюнув кровяной сгусток, тихо произнес:
— За цо, пане Яхно!.. За цо?..
Отец ничего не ответил ему. Постояв несколько секунд, погладив свою остренькую поседевшую бородку и покусав ус, он промычал:
— М-да! — и ушел.
Вернулся он в сопровождении Анны Григорьевны и Симы. Они принесли несколько тарелок, кастрюлю и два стула.
— Возьмите это,— коротко сказал отец, указав на стулья и иа посуду.— Женщины, помогите убрать здесь...
И пошел к выходу.У дверей он столкнулся с заглядывавшими в- квартиру любопытными соседками; остановился, поднял голову, гаркнул:
— Чего глаза вытаращили?.. Вон отсюда! Женщины убежали. Вечером, отца забрали в полицию.
В полиции отца продержали недолго, но лишили лю-бимого двуствольного ружья, которым» он гордился и о котором всегда говорил «Таких, ружей больше не най-дешь, одно — у меня, другое —у великого князя Нико-лая Николаевича...»
— Нужно мне было мешаться в это дело,— с досадой бурчал отец, вспоминая о ружье.
Но с часовщиком он стал еще дружней.Он регулярно посещал старика и просиживал у него по нескольку часов, разговаривая о, войне, а доблести Кузьмы Крючкова и изучая попутно ремесло часовщика.
Отец был очень способным человеком: через несколько месяцев он уже самостоятельно ремонтировал любые асы.А Сима сдружилась с дочкой часовщика Любой; Они водили вместе гулять, бегали на вокзал — смотреть прибывающих с фронта раненых.
Обе они устроили меня и Володю в школу.Бывая у часовщика, отец никогда не приглашал его себе.
— Неудобно,— говорил он.—Хоть и хороший человек этот Бронштейн, а все же... еврей... Что люди сказал.Вечером отец становился болтливым и любил пофантазировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92