Но пока Виктора Ковшова прислали, не раз пришлось напоминать, просить, ходить в отдел кадров. Да и сразу всю службу не заменишь.
Терехов просмотрел оставленную сводку. Впереди ничего хорошего их не ждет, а шлюпочную тревогу тоже проводить надо. Так важно, чтобы в сложной обстановке экипаж действовал четко и слаженно. А пока такой: слаженности еще не добились.
Правильно учил Каминский: «Жалея экипаж, экипажа не жалей». И раньше, когда он, Николай, плавал с ним, очень лаконично делал свои наставления, старался не задевать самолюбия молодого помощника. Воспитание, да и характер такой у Каминского. Хороший был наставник. Именно тогда, когда Леля сказала о тяжелой болезни старого капитана, Николай Степанович вдруг понял, как был привязан к Каминскому. А обида за тот их последний разговор давно прошла.
Не думал, редко вспоминал о нем, а вот узнал, что болен, и встревожился. На другой же день с утра, отложив все дела, пошел в больницу.
Да, прошла обида, но разговора о Елене не забыл и, входя в палату, Николай Степанович испытывал известную неловкость, однако чувство это мгновенно улетучилось, уступив место острой жалости. Лицо капитана с туго натянутой на скулах кожей казалось совсем высохшим, а тело под легким одеялом неестественно плоским.
— Спасибо, что зашел,— с трудом произнес Каминский и попытался улыбнуться.— На поминки, почитай, никак не меньше ста самых близких приятелей соберется, а вот сюда зашел ты! Спасибо, Коля.
И в том, что Каминский впервые назвал Терехова по имени, была и какая-то отрешенность, как бы позволявшая обходиться с окружающими иначе, чем прежде, и глубокая признательность.
— Залежались вы тут! — бодро проговорил Николай Степанович.— Пора бы кончать с болячками да приступать к долу. Молодых капитаном мною, а настоящих наставников не густо.
— Да, в море бы. Разом по трапам подняться. Только пустое все. И ты знаешь — пустое. Списан. Как я теперь деда нашего понимаю. Ну ладно, нес обОо мне да обо мне. Как у тебя? Куда идешь?
— Спецрейс,— поспешно сказал Терехов. Убеждать Каминского в том, что тот поправится, не мог — фальшивым, ненужным было притворство перед человеком, который знал о своей обреченности.
Каминский строго, как в былые годы, когда наставлял молодого штурмана Терехова, заметил:
— Продумай все, чего ждешь, а главное —чего не ждешь. И второе: экипаж жалея, не жалей. Курортное плавание пресеки со всей категоричностью.
— Понял,— сурово ответил Терехов и пододвинул свой табурет поближе к постели.
— Там война, и ты один за своих людей в ответе,— заключил, передохнув, капитан.— Ты торопишься, Коля. Иди. Спасибо, что проведал.
— Вам спасибо за доброе слово. Никуда я не тороплюсь. Специально зашел посидеть с вами, посоветоваться, только боялся — выгоните.
Подобие улыбки тронуло бледные сухие губы Каминского:
— Помиритесь...
Это было неожиданно, и Николай Степанович растерялся. «Помиритесь...» Неужели Каминский верит в это?
— Ведь годы прошли.
— Важны не годы — характеры. Терехов промолчал.
Не докучать же больному своими сомнениями, перевел разговор на другое — стал рассказывать о последних новостях в пароходстве.
— Встать мне помоги, Коля,— попросил Каминский.— Халат оставили... надежду, так сказать.
С трудом надел поверх пижамы халат.
— Покурим?
— А можно?
— Все уже можно.— Каминский даже постарался придать голосу шутливую интонацию. Не показывая своей слабости, медленно двинулся к дверям.
Курить разрешалось на лестничной площадке, и Николай Степанович вынес туда стул.
Каминский извлек из кармана трубку, не торопясь набил ее табаком из сигареты, взятой у Терехова. Все это, видимо, доставляло ему удовольствие.
— Коньячку бы по рюмочке.
— Прихватить побоялся, вдруг скажут: портфель оставьте. Или того хуже: заглянут в него,— пошутил Терехов.— Но ничего, мы завтра это упущение исправим.
— Завтра придешь? — оживился старый капитан и недоверчиво взглянул на Терехова.
— Непременно,— подтвердил, хотя насчет следующего, визита сказал только так, к слову. Не сдается старик — как не поддержать. Для него целое событие — приход доброго знакомого, раскуренная трубка. Будто возвращен ние на какие-то минуты к прежней прожитой жизни. Завтрашняя рюмка коньяку будет тоже мгновеньем возвращения к прошлому. Надо прихватить апельсинов, кон-
сервированных ананасов, шоколада. Сам есть не будет — пусть угощает. Угощает, как в прежние времена, по приходе из рейса.
— Когда домой? — спросил и тут же спохватился: выпишут домой — значит, все, конец. Как же он, не подумав, брякнул?
Но Каминский, казалось, никакого значения не придал его вопросу.
— Колдуют надо мной! Хотя все и так ясно. Веришь ли, хочу на своей постели полежать.
— Дома, конечно, лучше,— обрадовался такому повороту Терехов.— Дома сразу дело на поправку пойдет. Товарищи смогут зайти.
Каминский кивнул. Лицо его еще больше побледнело, Николай Степанович пожалел, что привел его сюда.
— Холодно тут, засиделись.— Помог Каминскому вер* нуться в палату. Тот некоторое время лежал неподвижно, видимо, превозмогая лютую боль.
— Укол? — спросила сестра, появляясь в дверях.— Давайте укол сделаем.
— Не надо!
— Чего терпеть? Давайте!
— Не надо,— чуть громче повторил Каминский. Николай Степанович подумал: старик будет сражаться
до последнего. Сидел и сидел у постели больного, будто какой-то воображаемой ниточкой связал его с морем, с мостиком, который капитан покидает последним. Говорил о навигации этого года, негромко, не заботясь, слушает старик или нет.
— Наверное, давно тебе пора, - не открывая глаз, сказал Каминский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126