— Но вы пожалеете, что отказались от сына.
— Пожалею?! — с подчеркнутым удивлением спросила Минакова.— Нет. Я себе не враг, чтобы голову в петлю сунуть.
Татьяна, поднявшись, надела пальто и, не прощаясь, закрыла дверь. Шла — надеялась. Благодарности не ждала, но хотелось думать — возьмет Минакова сына. Не взяла.
А каким бы счастьем было для Лизы с Виктором услышать, что Юрик выздоровел. Хоть бы удалось его вылечить! Операция прошла нормально — это самое главное.
Татьяна позвонила Ярошенко, чтобы узнать, дома ли она. Только с ней могла посоветоваться.
— Дома! Дома! Заходите,— услышала. И вот:
— Век вас не видела. Садитесь, рассказывайте. Сюда—тут теплее. И надо же вам так замерзнуть. Сейчас чай будет,— говорила Елена Ивановна, усаживая гостью на диван, поближе к батарее.
— Да не беспокойтесь, оторвала вас от дела,— сказала Татьяна, с удовольствием принимая заботы Елены Ивановны: ровное, хо'рошее настроение Елены передавалось и ей. Она положила на стол несколько гранатов, купленных для Саши на рынке.
— А знаете, капитан Каминский настаивает на операции,— сообщила Елена Ивановна, наливая Татьяне крепкого чая.— Что на это скажете?
— Не так уж мало, если больной непременно решил выздороветь и убежден, что справится с болезнью.
— Но он не выдержит. Умрет под ножом — так врачи говорят.
Татьяна откинулась на спинку дивана, после некоторого молчания задумчиво проговорила:
— Никто, в том числе и врач, не знает, какие тайные силы заложены в каждом из нас. Хирург-фронтовик рассказывал такой случай: в медсанбат принесли тяжело раненного моряка. По существу, тело его было в состоянии клинической смерти, и только рука словно что-то выстукивала на несуществующем ключе. Моряк передавал приказ командира. А радист по глупости отстучал: приказ принят! Смерть наступила мгновенно. Это как объяснить? Да мало ли случаев, когда больные выживали потому, что хотели выжить. И правильно требует капитан, не хочет сдаваться.
— Да, но смерть и старость приходят к каждому, и с этим ничего не поделаешь.
— Да разве мы об этом говорим? Человек должен думать о жизни, а не о смерти. Укололо в боку — предын-
фарктное состояние, заболела голова — предынсультное. Холестерин, творожок — вредно, полезно. Нытье — вместо того, чтобы радоваться жизни, каждому мгновенью. Неумеренные заботы о собственной персоне.
— Что же делать, если приходит старость?
— Не замечать. Ведь нам некогда замечать. Подумаешь! А морщины, как говорят французы, лучше на лице, чем на чулках. Когда на чулках — тогда это старость. Между прочим, морщины, наверное, были и у Пенелопы, когда Одиссей вернулся из странствий.
— Секрет знали,— смеясь, сказала Елена Ивановна.
— Это мы знаем, вернее, пытаемся познать. Внутренняя среда человека, его змоции, посредничество гипоталамуса между эндокринной и центральной нервной системами. Древние греки ничего этого не знали. Они любили жизнь.
— А что это — гипоталамус?
— Крохотный участок мозга. Командный пункт всей эндокринной системы. У мнительных людей страх порой парализует его деятельность и организм перестает сопро-тивляться недугу.
— Танюша, не отвлекайте меня лекциями, лучше расскажите о поездке,— Елена Ивановна налила гостье еще чашку чаю.
— Так ведь я изложила по телефону все подробности,— ответила Татьяна, задумчиво разглядывая розетку с вареньем.
— Но почему вы так скоропалительно уехали?
Да, Татьяна могла остаться, но тогда предстояло бы объяснение с Сосницким. Оно непременно последовало бы после ее категорического отказа от переезда в Киев.
— Не могу без моей клиники. А сбежала потому, что Сосницкий, очевидно, собирался предложить мне руку и сердце.
Ярошенко лукаво глянула на Татьяну.
— Это так страшно? Ведь он, насколько я уловила, вам нравится.
— Нравился,— поправила Татьяна.— И то — немного. А теперь...
— Другой?
— Да. Боюсь, что больше, чем нравится.
— Почему же так печально? — Елена Ивановна обняла Татьяну за плечи.— Он что — не свободен?
— Нет. Ему другая по душе.
Елена Ивановна помолчала. Она и не догадывалась, о ком говорила Татьяна и кто была та, другая. Обычным своим веселым тоном посоветовала:
— Нельзя ничего заранее загадывать. И вообще, уже то, что любишь,—это счастье. Поверьте, когда есть любовь — есть и надежда.
Татьяна промолчала.
— Не знаю, как быть с Сашей,— снова заговорила, отодвигая чашечку.—Жаль в детдом отдавать. Для него, как, впрочем, для всех детей, главное лекарство — материнская ласка. Если ее нет, малыш как травинка без солнца. Статистически доказано: оторви дитя от матери, задерживается и физическое, и умственное развитие. К нам Саша привык, а в Доме ребенка —новая обстановка, новые люди. А ему сейчас мама, ее любовь нужны.— И Татьяна передала всю тягостную сцену в доме Минаковой.
— От сына... Отказалась от сына! — прошептала Ярошенко.
Татьяна пожалела, что начала этот разговор.
Но Елена Ивановна, успокоившись, заговорила сама: надо решить, в какой дом отдать малыша.
Татьяне хотелось поближе к клинике. Тогда сможет чаще навещать Сашку. Но с другой стороны —за городом мальчику лучше. Целый день на воздухе.
Уже прощаясь, вспомнила о Сизове.
— А ведь Любаша и словом не обмолвилась.
— Постеснялась. Боялась, чтоб не подумали, будто хвастает.
— Все это хорошо.— Татьяна сама не знала, чему больше радоваться: тому ли, что девочка так добра и отзывчива, или тому, что рассудительность и напористость подтверждали заключение Татьяны — Любаша абсолютно здорова.
— Вы часто с ними видитесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126