А дождь, появляясь в его луче, сыпался и сыпался, исчезая в темноте.
А она-то была уверена, что любила и отлюбила. Уважать себя стала, когда решительно порвала с Тереховым. Выходит, тонкой ниточкой была та связь. Попробуй теперь, даже зная, что Андрей не любит, порвать, уйти.
Наверное, есть у него кто-нибудь, какая-нибудь девушка, там, на заводе. Видятся каждый день. И приведет Андрей в дом молодую жену. Зачем она, Татьяна, себя выдала? Пусть только взглядом, но к чему? Чтобы стал избегать? Тогда лишится того единственного, что имеет сейчас,— возможности видеть его.
Заворочался Саша. Татьяна поспешно подошла к нему, легла рядом, а он, коснувшись ее волос, затих.
Осторожно прижала к щеке теплую ручонку. Ее сын. Все формальности кончились, и мальчик принадлежит ей безраздельно. Пусть не произвела его на свет, но вернула ему жизнь. Он хорошо знает ее руки. Привык. Любит. И вовсе она не одинока...
ГЛАВА 47
Всю неделю было столько работы, что Елена Ивановна освобождалась очень поздно. Никак не могла выкроить хоть несколько часов, чтобы навестить Каминского, зайти к Татьяне. То прием, то дела в институте, то заседание. Вчера сессия горсовета.
На сессии Ярошенко высказала то, о чем было столько споров и волнений,— об однообразии в архитектуре, которое стало невмоготу. Хватит утилитарности. Людей необходимо обеспечить не только жильем, но и постараться украситй их жизнь.
И чья-то раздраженная реплика с места:
— Опять украшательство?!
Елена Ивановна резко обернулась в сторону, откуда прозвучала реплика... При чем тут украшательство?! Не украшать надо, а красиво строить. Дома — они должны быть, как люди, красивыми, должны запоминаться, чтобы у каждого было свое лицо. Посмотрите на памятники архитектуры. Практического значения они уже не имеют, их функции жилого помещения — нуль! Но жива эстетика. Они и сейчас волнуют нас, вызывают восхищение. Подлинный шедевр переживает своего создателя, потому что искусство вечно. Мы должны заботиться о красоте нашего города, о своеобразии. А это не только чистота, порядок и озеленение. Красота должна быть в каждом ансамбле, независимо — в центре ли его строят или на окраине.
Елена Ивановна не сомневалась, что ее поддержат. И не ошиблась. Потом докладывала о тех жилых домах, которые необходимо сдать. Улица Фрунзе получилась широкая, красивая, а те два здания стоят на нерасчищенных площадках. Каким бы привлекательным ни был дом, но когда он пуст, то производит довольно унылое впечатление. И совсем иным делается, когда на окнах появляются занавески, а на балконах, вопреки инструкции полощутся белые паруса простыней. Новоселам понравятся удобные лоджии, просторные коридоры и кухни.
На второй день после сессии хлопот по горло. Где бы ни была — тревожное чувство не оставляло ее. Первые дни, когда сообщили о гибели Пал Палыча, места себе не находила. Почти два месяца длится блокада. Бомбят. Продукты тоже, вероятно, подошли к концу. Город разбит, а судов, оказавшихся отрезанными от всего света, в порту множество. Нелегко «Иртышу» и нелегко Николаю.
Только за работой немного забываешься. К вечеру, освободившись и взяв с подоконника сетку с приготовленным для Каминского фруктовым соком, поехала в больницу. В ту самую больницу, где когда-то лежала и из которой усилиями врачей, а главным образом Лазаревой, вышла здоровым человеком. Хотелось думать, что и Каминский поправится.
Дежурного врача не было— позвали к больному, а медсестра шепотом сообщила: дни капитана сочтены. Боли у него ужасные, но по-прежнему отказывается от лю-
бых наркотических средств. Как объяснить, что человек обрекает себя на мучения, которых мог бы избежать? И живет, хотя, откровенно говоря, никто не надеялся, что столько протянет.
Было в голосе медсестры удивление и даже нечто похожее на восхищение.
С такой же интонацией о Каминском когда-то говорил Николай. В войну, сам тяжело раненный, капитан привел изувеченный торпедой «Комбед» в порт. По всем законам мореплавания, они должны были утонуть, а вот пришли! Никто никогда этого не объяснит.
Потом, когда сидела у старого капитана, стало понятно и насчет наркотиков.
Ни секунды из того, что ему оставалось, капитан не пожелал отдать блаженной апатии. Он страшно ослаб телом, по был том же капитаном Каминским, полным сознания собственного достоинства. Все тот же старый капитан с невероятным усилием, которое ему почти удалось скрыть, приподнялся на постели, приложился сухими запекшимися губами к руке гостьи и сказал о прекрасном цвете ее лица...
Елена Ивановна понимала, сколько сил ушло у капитана на это свидание, и не могла сразу же попрощаться. Он был так рад ее приходу. И руку задержал в своих дрожащих руках:
— Какой красивый перстень!
Но ей казалось — перстень тут ни при чем, может, в этих мгновеньях искал для души своей какие-то новые силы, чтобы не дать себя победить. С самого начала сказал, что категорически запретил Томочке забирать его домой. В этой наивной лжи были и гордость, и желание оправдать Томочку. Даже теперь он был сильнее ее.
Вошла с кислородной маской в руках медсестра, выразительно посмотрела на посетительницу.
— Мне пора,— сказала Ярошенко Каминскому.
— Посидите еще немного.— Он заставил себя не задохнуться и попросил сестру:— Придите попозже.
Елене Ивановне хотелось наклониться и поцеловать высохшую щеку капитана, но не смела его «пожалеть». Это было бы словно последнее «прости» и тогда — впустую усилия быть прежним Каминским.
Невероятным усилием воли заставлял себя не задыхаться, даже говорить с ней.
О Николае сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126