Неужели не проснулась, даже если спала?
В спальне горел ночник.
Не поднимая головы с подушки, жена сказала обычным будничным тоном:
— Твою пижаму я повесила в ванной, ты захочешь искупаться после... рейса.— И отвернулась к стене.
Николай Степанович всего ожидал, только не этого спокойного тона. Что-нибудь заметила. Может, готовит ему какую-либо неприятность. Если так, то конец всему.
Уснул он сразу. Приподнявшись на локте, Елена Ивановна смотрела на мужа. Но и...теперь лицо его, спящего, было сухим, жестким. Отыскивала в нем черты прежнего Коли и не
находила. Не находила, быть может, потому, что изменилось отношение к ней, к дому, и не в ее силах было наделить его теми добрыми чертами характера, которыми, кто знает, обладал ли раньше Николай.
Слезы текли по щекам, по руке. Да, все кончено, ничего не вернуть, не склеить. Наверное, еще тогда, снимаясь в рейс, думал о том, что им не быть уже вместе. И привык за столько месяцев к этой мысли. Стал совсем чужим.
Быть может, не уйди он в море, все было бы иначе. Когда каждый день видишь человека, говоришь с ним, он так просто не отвыкает. В море ее не было рядом. В море он был один. И характер такой у Николая, что ни с кем не поделится. Пет, нет, вовсе она не ищет ему оправданий, лишь хочет попить.
Тде уж оправдывать, если честно не сказал: Леля, я люблю другую! Почему-то показалось, будто и Виктор что-то знает. Сегодня, когда позвонил с судна и услышал, что Николая Степановича нет дома, словно растерялся. Какие-то мгновения длилось неловкое молчание. Потом попросил: ничего передавать не надо. Ничего.
Да, любви больше нет. И была она, может, лишь частью ее чувства, что отраженной возвращалась к ней. Потом, чем выше Николай поднимался по служебной лестнице, тем больше новых черточек появлялось и его характере, которых она не хотела замечать.
Николая не будет. Его уже нет, хотя он все еще здесь. Она может обнять его. И... вымолить отсрочку? Протянуть руку, все уже зная? А он отвернется, если не сейчас, то завтра. Ей останется унижение. Нет, пусть уходит. У нее есть сын. И каким бы Вася ни был взрослым, как бы далеко ни занесла его судьба, ему нужна материнская любовь. Человеку легче жить, если он знает — его ждут, помнят, любят.
Гасли звезды. Синело небо. За окном сонно закричала птица и умолкла. Сорвалась с крыши капля, звонко ударились о подоконник — роса. Будет солнечный день. Яркий солнечный день. Где-то далеко в горах уже давно проснулся Вася. Там поднялось солнце. Скоро и туда нагрянет весна. Весна в горах... Клокочут ручьи, пробивают путь в талом снегу.
Вторую неделю стоял в доке «Иртыш». Вторую неделю Николай Степанович был дома. Он, по-видимому, с удовольствием принял молчаливые условия жены. Она
стелила ему на диване, где раньше спал сын, сама по вечерам читала или писала в спальне. Они почти не разговаривали, а если обращались друг к другу, то лишь по необходимости. «Тебя к телефону»,— говорил он, постучав в дверь спальни. «Просили передать, чтобы ты зашел в моринспекцию»,—сообщала.
Однажды, забежав домой переодеться — Гена ухитрился залить ей платье компотом, а предстояло идти в горсовет,— Елена Ивановна увидела у себя на постели большой сверток. Значит, Николай заходил, положил его на подушку, чтобы она сразу заметила.
Первое движение — развернуть, посмотреть, что в нем. Подарок? Теперь подарок? Или плата за предоставленную свободу?
Елена Ивановна отнесла сверток в столовую и положила рядом с диваном на стул, где висел его пиджак и модный пестрый галстук. Переодеваясь, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась своему отражению. Подкрасила губы, надушилась, достала из ящика новые лайковые перчатки.
Нет, нет, настроение изменилось вовсе не потому, что Николай проявил какое-то внимание. Просто на улице бушует весна. Полопались почки, и деревья в зеленых комочках распускающихся листьев какие-то призрачно-легкие, воздушные. У обочин тротуаров яркая сочная трава. А в полях сейчас голубовато-зеленые всходы озимых, пряный запах свежевспаханной земли, уже принявшей в свое лоно золотые зерна будущих хлебов. И розовые цветы на кусте боярышника над тихим ставком в Зеленом Куте — там, где прошло ее детство.
На углу — корзины мимоз, фиалки и дикие горные цветы, которые привозят с Кавказа. В далекой тайге сквозь тающий снег, наверно, уже проклюнулись подснежники. Вася, с такими же, как он, ребятами, шагает по склонам гор, радуется первым теплым лучам солнца.
— Здравствуйте, Елена Ивановна! Оглянулась и увидела Каминских.
— О, как вы чудесно выглядите, и не скажешь, что после болезни! — воскликнула Томочка.
— Вот, поди же разбери, говорят, будто болезнь не красит человека,— поддержал жену Каминский и, отогнув край перчатки Елены Ивановны, церемонно приложился к ручке.
— Да я вовсе не болела,— удивленно проговорила Елена Ивановна.
Каминские переглянулись.
— А Николай Степанович, когда был у нас, сказал...
— Томочка! — остановил жену капитан. Видимо, сообразив, в чем дело, не хотел подводить Терехова.
Однако Елена Ивановна уже все поняла, и воцарилось молчание.
— Э-э, ладно! Мало ли что бывает! — первой нашлась Томочка.—Они все из рейса приходят немножко того...
— Что значит «того»? — с нарочитой строгостью спросил Каминский.
— Да вот ты и сейчас посвежел! А чего? Что и сказала?
— Посвежел — допустимо говорить матросу, но не очаровательной даме,— улыбнулся Каминский.
— Будто первый раз слышишь. Так вот, Леночка, не обращайте на них внимания. И ваш Коля посидит дома, отойдет. А вообще, вам явно недостает обыкновенного женского лукавства.
— Тамара!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126