— Откуда такой цинизм? — удивился Терехов.
Но она, по-видимому, и этому не придавала особого значения и высказывала то главное, из-за чего пыталась восстановить свои отношения с капитаном:
— Все дело в отце. Он же не захочет вернуть машину. Привык ездить. Даже доверенность не отдаст. Он и какие-то части менял, гараж построил. Ни за что не допустит, чтобы ты от нас ушел,— и Мила безмятежно взглянула на Терехова.
— Пусть забирает ее совсем! — в сердцах бросил. Мила обхватила его шею смуглой тонкой рукой, порывисто чмокнула:
— Спасибо, милый! Я всегда говорила, что ты широкий парень. Такой подарок!
Терехов поднялся, резко отстранил Милу и увидел на перекрестной аллее спину удалившегося Любезнова.
Мила еще пыталась удержать капитана бурными изъявлениями благодарности, и он бежал. Бежал на судно: поскорей уйти, все забыть. Казалось, он вывалялся в грязи.
Значит, Любезнов видел. Видел и, вероятно, все знает. У моряков обычно находятся общие знакомые.
Знали и о его отношениях с Еленой, с Татьяной. Но там была драма, трагедия, страдания. А тут...
И разговор о морской романтике, и вроде бы случайное упоминание стихов, «милой докторины», все это — к одному... Как же ты, капитан, сразу подтекста не понял?
Да и не матрос, даже не боцман Любезнов, уже почти штурман и человек, по своему интеллекту, быть может, не уступающий тебе, капитану Терехову.
— Давайте-ка проясним эту тему,— сказал он.
— Для нытика, для бирюка ни в море, ни в жизни нет романтики. С тоски усохнешь с таким!
— Все правильно, только к чему вы клоните?
— Да к тому же: как наилучшим образом «Иртыш» для рейса приспособить. Романтикам, веселым компанейским ребятам надо крепко за дело взяться.
— Значит, не я тебя, а ты меня мобилизуешь,— рассмеялся капитан.
— Понимаете, Николай Степанович, если ребятам не унылые слова говорить: обязуемся, сжатые сроки, все как
один и так далее, а об осанке «Иртыша», о красоте его обводов, и на сколько он быстрее других бегает, и, главное, о тех, кто ждет нас там, куда пойдем,— умолчать, толку мало будет. Не просто — «спецрейс», а про ребятишек, женщин, стариков, жизнь которых от тебя зависит, рассказать надо."
— Да вы не хуже меня во всем разбираетесь — комсорг ведь. И лекцию прочтете не хуже меня,— смеясь подзадорил Терехов Любезнова.
— У меня свои разговоры, у вас — свои. Вы капитан. Воевали. Ваше слово — закон! Я так и напишу в объявлении: романтика!
— Может, лучше: долг моряка?! — Николай Степанович подумал, что не один раз надо собрать экипаж. Долг моряка — помощь гибнущей от наводнения Венеции, оборона Одессы, Севастополя, десанты на Малую землю, в Феодосию, Керчь, послевоенные рейсы мира... Да мало ли... Есть на судне участники боевых операций. Тот же стармех — дрался в морской пехоте...
— Можно. Но лучше — морская романтика. И стихи.
— И стихи читать? — рассмеялся капитан. Любезнов с серьезным видом кивнул.
— А что? Помните, как все приохотились к красному уголку, когда там была «милая докторина»? И стихи читали, не только романы. Вслух. Помните?
Но капитан и на этот раз не поддержал разговора о Лазаревой.
— Значит, о лекции условились.
— Нет, нет. Не надо слова «лекция»!—горячо запротестовал Любезнов. — Я сам напишу объявление: «Романтика! Море! Моряк!» Пусть думают, что это будет!
— Хорошо. Ну, а все-таки, конкретно о ремонте?
— Пожалуйста. Конкретно: я имею мотоцикл «Ява». Вообще, разбираюсь в двигателях. Могу в ремонтную бригаду. И Зимин тоже гоняет и тоже разбирается. Петренко слесарем работал. Годится? Годится. Будет бригада в помощь машине. Не сомневайтесь.
Когда Любезнов ушел, Николай Степанович подвинул к себе судовой журнал, принесенный на подпись, и задумался. Нет, не случайно и второй раз Любезнов упомянул о Лазаревой. Хотел зацепиться, что-то рассказать и умолк, почувствовав: не к месту упомянута докторина.
Пять лет прошло, и ни разу после того единственного и последнего разговора в больнице они не встречались. Ни с ней, ни с Еленой.
В тот страшный рейс чего только ни передумал. Хотел, вернувшись домой, взять Елену из больницы, окружить вниманием, заботой. На год уйти в отпуск, все время быть возле нее. Почти убедил себя: не виноват, нет, не виноват в смерти Васи. Если б тот злополучный плот не перекинулся, сын был бы жив. А Елена... Разве не простила бы Елена увлечения? Бывает же такое в других семьях. И ничего, живут. Мало ли что случается, если муж и жена постоянно в долгих разлуках.
Шел в больницу, продумав каждое слово, которое скажет. От соседки уже знал, что лучше Елене, поправляется.
Но в вестибюле встретила Татьяна. До сих пор не избавиться от гнетущей тяжести этой встречи. Не забыть сурового взгляда Лазаревой, ее беспощадных слов — к нему и к себе.
Незачем просить. Терехова она в палату не пустит. Никаких положительных эмоций у больной он не вызовет, значит, свидание с ней исключено. Пусть капитан снова отправляется в рейс, не предпринимая никаких попыток увидеться.
Он сказал, что обратится к главному врачу: к жене его обязаны пустить.
— Лечащий врач я. И я запрещаю,— резко проговорила Татьяна. Если же он будет настаивать, то придется рассказать, почему она столь категорически возражает против свидания.
Взбешенный ее тоном, ее резкостью, он бросил: «Вы сами сказали, что тоже виноваты в случившемся!» Она зло подтвердила: «Да, но вы... вы ведь ее любили. Знали, какая она незащищенная».
Его и тогда поразило это слово: «незащищенная». Так можно сказать о девушке, не знавшей жизни. А Елена столько пережила, так упрямо всегда добивалась своего, и все же он не мог ответить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126