— Ну что ты! Просто немножко взгрустнулось. Уже завтра уходит «Иртыш».
— Пока в Николаев. Там еще дня три постоим.
— Обидно! Три дня — не в рейсе и видеться нельзя.
— Может, удастся вырваться на несколько часов.
— Не лучше ли приехать мне? — Она неуверенно взглянула на Николая Степановича и, она, как бы он сразу не стал возражать, торопливо продолжала: — Остановлюсь в гостинице. В городе показываться не буду. А ты, как только сможешь, придешь.
— Но твоя работа...
— Завтра вечером отдежурю, тогда в субботу идти не нужно. Потом воскресенье. И еще на одни дни. попрошу отпустить.
— Право, не знаю...
— Не деревня. Никто меня там не увидит! — Она догадывалась, что именно смущало Николая Степановича.— Ты скажешь на судне, что в Николаеве у тебя есть друзья, которых нужно проведать. — Татьяна продолжала настаивать. Очень ей не хотелось, чтобы уходил он в море из дому, чтобы последнее «прости» на берегу прозвучало из уст жены. Несмотря на бумажку о разводе, на замки и вынесенные из спальни вещи, прощание с женой может обернуться примирением. Разве не случается, что, отправляясь разводиться, супруги возвращаются из
суда примиренными?! А тут ничего особенного еще не произошло. Лишь со стороны Елены первые шаги к разводу, в которые к тому же не очень веришь. Нет, нет, в рейс Николая должна проводить она, Татьяна.
Наконец Николай Степанович согласился с тем, чтобы Татьяна ехала в Николаев.
Она обрадовалась, убежала и, наломав веток уже расцветающей сирени, принесла их в беседку, где Николай Степанович, облокотившись на каменные перила, курил.
— Это тебе! — весело сказала она, и вдруг лицо ее стало серьезным, встревоженным.— Что, Коля, плохо?
— Нет. Почему ты спрашиваешь? — Да так...— Она смутилась.
— Что же ты молчишь?
Немного поколебавшись, взяла его. руку, нащупала пульс, как бы смягчая ответ, не очень твердо проговорила:
- Ты немного бледен сегодня. Вот и... подумала, что не совсем здоров. Так боюсь, чтобы на тебе не сказались все эти неприятности.
— Ну, не думаю,— проговорил Николай Степанович, прислушиваясь к биению своего сердца.
— Умоляю тебя, побереги нервы, не волнуйся. Тебе ведь опять в рейс. Уж я-то знаю, что такое твои рейсы.
— Да, ты права. Иной раз так вымотаешься, что чувствуешь себя столетним стариком.
— Тем более, тебе надо успокоиться. Главное, постарайся с ней больше не встречаться. Все эти объяснения— отрицательные эмоции, болезнь, старость. И — да здравствуют эмоции положительные! Они приносят молодость и красоту! — Она вдруг затихла, приложила палец к губам, прислушалась.
Где-то в густой чаще кустов сначала тихо, потом все увереннее, все громче защелкал соловей.
— Разве это услышишь в море? — прошептала. Вечер был теплый. Разогретой соленой влагой тянуло с лимана. А в посадке, что тянулась дальше за парком, залился еще более звонкой трелью еще один соловей. В старинной каменной беседке Татьяна и Николай долго сидели молча.
— Наверное, здесь давно-давно тоже сидели, как мы, на этих вот каменных скамьях, слушали ночь, тишину и соловья,— тихо проговорила Татьяна.—Потом придут
другие в другую весну, и не эти, другие будут петь соловьи. А любовь всегда одна. Для тех двоих, что были, для нас и для тех, что еще придут сюда.
— Ты фантазерка, дев.очка моя.— Николай Степанович еще крепче прижал ее к себе.
— Но ведь это правда. И знаешь... пройдут годы. Много, много лет пройдет, и тогда мы только узнаем, что эти минуты были счастьем. Ждем еще чего-то большего. А самое настоящее счастье— вот эти мгновения.
Николай Степанович улыбнулся. Танюша права. Рядом с ней забываешь все неприятности, становишься лучше, как-то выше того, что тебя окружает. Танюша! Еще год назад ничего о ней не знал. А теперь жизнь без нее потускнела бы.
— Таких, как ты, я встречал на улицах, смотрел па них издали, но даже совсем еще молодым не смел и помыслить, чтобы какая-нибудь из этих красавиц на меня хоть благосклонно взглянула. Для них существовал другой мир, куда — в этом я был убежден — нет доступа увальню-боцману с закопченного буксирчика.
— Твой буксирчик... он был временным, но необходимым, как разбег перед прыжком. А ты не сознавал, что это всего лишь разбег. Я бы поняла, если б мы тогда встретились. Как жаль, что этого не случилось.
— Танюша, что ты говоришь?! — рассмеялся Терехов.— В ту пору ты была совсем-совсем малая.
С лимана медленно наползал молочный туман.
ГЛАВА 21
Реутов, очевидно, уже все знал и с готовностью согласился их принять «в любой час, к любоевремя», не забыв, однако, перечислить все ответственные заседания, на которых его ждали.
Елене Ивановне он сказал, что лицо ее очень знакомо. Видимо, ждал в ответ: «Ну как же, мы с мужем были у вас в гостях!» Но она вместо этого холодно улыбнулась.
Осадчему надлежало вступить в разговор после того, как Реутов выскажется.
На этот раз претензий к Колосову как к штурману не было, но злополучный кафердам опять был упомянут начальством.
Осадчий переглянулся с Еленой Ивановной. Она снова улыбнулась, вспомнив сказанное им накануне: «Сначала
разведка быстроходными катерами, затем в бой вступает артиллерия крейсера». Итак, тяжелая артиллерия:
— Изучив с депутатом Ярошенко документы, мы пришли к выводу,— спокойно начал Осадчий, в упор глядя на Реутова,— что логика некоторых приказов, для нас непостижима. Значит, только факты: Колосов возвращается из рейса. Акт, Елена Ивановна.
Она, почти не глядя в блокнот, назвала дату, подписи под актом, констатирующим хорошее состояние китобазы.
— Итак, успешно закончив рейс, старший помощник, как это делается испокон веков, сдает ремонтную ведомость на завод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126