— Правда?!—Он резко повернулся к Елене Ивановне, и лицо его сразу оживилось.— Уж вы-то должны знать! Всегда с ребятишками. Конечно, наблюдаете их...—Он словно себя убеждал. Видно, очень хотел верить, что все будет именно так, как сказала Елена Ивановна.
Она осторожно спросила:
- Кроме вас, разно некому навеститть Любашу?
— Мы с ней одни. Родителей давно уж нет...
— Не надо так тревожиться. Девочка в больнице, все время, под наблюдением врачей,— сказала Елена Ивановна и подумала, что, вероятно, Андрей к ней подошел дотому, что хотел поделиться, хотел, чтобы кто-либо рассеял его страхи.
И, словно в подтверждение ее мыслей, сказал:
— Совсем голову потерял. Увидел вас и сразу вспомнил, где вы работаете. Вы меня не узнали, и я пошел следом,, все не решался приблизиться, хотя казалось, будто я вас давно знаю. Вы очень похожи на одну женщину. Ее давно уже нет... И оттого, что так похожи, все же решился, заговорил.
— И хорошо, что заговорили, страшновато было бы идти через этот сквер.— Елена Ивановна замедлила шаг.
Посредине высился шатер ели, неизвестно как затесавшейся среди акаций и кленов, утопавших в наметенных под ними сугробах. Вася зашептал бы: тише, тише, под той елкой берлога огромного хищника. Он когда-то любил фантазировать.
Снег падал и падал большими мягкими хлопьями.
Редко бывает такой снегопад, такая безветренная ночь. Порой вообще не замечаешь, какая стоит погода. Все куда-то бежишь, торопишься, опаздываешь. Л хорошо вот так идти, дышать свежим морозным воздухом.
— Сколько написано картин — снег, зима, а вот когда идешь в такую ночь, все по-другому,— негромко сказала Елена Ивановна.
— Еще бы! Картину только видишь. Остальное дополняет воображение. А тут ощущаешь запах снега, чувствуешь свежесть его на щеке, даже слышишь тишину. Разве вы ее не слышите? — Андрей протянул руки ладонями пнерх, навстречу снегу.— Смотрите, даже можно потрогать... тишину.
Елена Ивановна с интересом поглядела в его взволнованное лицо.
— Стихи пишете...
— Я? Стихи? Нет! Почему? — удивленно спросил Андрей и смущенно сунул руки в карманы куртки.
— Вы так говорили...
— Это вы так спрашивали.
— Тогда занимаетесь живописью.
— Да нет же... Немножко леплю. Чтоб руки занять, когда... думаю.
— Чтоб только руки занять, скульпторы не работают.
— Ради бога, Елена Ивановна, не надо! Какой там скульптор?! Честное слово, ничего похожего! — с каким-то даже испугам восклицал Андрей.— Выточишь на станке какую-либо диковинную деталь... Но разве это произведение искусства?!
— В известной мере...
— Ну, зачем вы... Так можно с трибуны, для красного словца,— укоризненно произнес Андрей.— То на станке, а тут примерно то же в глине. У нас токарь есть один, Ярослав.
— Слышала от Осадчего. Конструктор. Самородок!
— Да. Еще институт не кончил. Вот он объясняет словами, объясняет до седьмого пота. Никто ничего не поймет. А схватит бумагу, карандаш — черкнул раз, другой, третий и пошел. Все ясно. Самому большому тупарю станет ясно. Может, и эту ночь он только в чертежах представить бы смог. Так у меня с глиной. Вы представляете? — Не очень.
— И я — не очень,— рассмеялся Андрей.— Что? Уже пришли?
Вот таким же оживленно-радостным он был, когда знакомил, их Осадчий. Наверное, не узнала его сразу потому, что в этот поздний вечер лицо его будто осунулось, а в глазах были тревога и страх.
— Я — да. А вы, наверное, еще не скоро домой доберетесь. Спасибо, что проводили.— Елена Ивановна про тянула Андрею руку.
— Это вам — спасибо,— очень серьезно сказал он,
— За что же? Андрей помолчал.
— За то, что... рука у вас теплая. Бывают такие люди с теплыми руками...
Елена Ивановна зашла в подъезд и заглянула в почтовый ящик. Кажется, письмо. Наконец-то! Помчалась наверх — распечатать, прочесть.
Опять не от Васи. От старого учителя. Круглый четкий почерк: «В журнале «Народное образование» хороший отзыв о моем методе. Рассказала о нем и учительница в «Комсомольской правде». Статья называется «Цена мысли».
Как же фамилия этого учителя из Григорьевки, которому помогли воевать с бюрократами, именовавшимися руководителями Института усовершенствования учителей? На конверте — Скороход. Да, да, Скороход.
Вспомнила его первый приход. Сидел на скамье во дворе детского сада старичок в старомодном полотняном костюме. И первые его слова: «Меня назвали авантюристом!»
У «авантюриста» были очки в железной оправе и робкая, застенчивая улыбка. Объяснял он взволнованно — почему «его дети» во втором классе так далеко ушли вперед. Это же совсем просто: они играют, взвешивают друг друга на весах. Маша поправилась на двести граммов, Коля — на сто пятьдесят, Вася — на семьдесят три, в среднем ученики прибавили...
Ему сказали: среднее арифметическое?! Во втором классе? Авантюрист!
Но поймите, все это не сложно: ребята меряют воду — в стакане столько-то ложек, в литре — столько-то стаканов. Им интересно. Играя, познают.
Скороход. Старый сельский учитель: «Если подымусь после болезни (укатали сивку крутые горки) — дам еще несколько открытых уроков для учителей. Пишу Вам об этом — порадуемся вместе! Спасибо, большое человеческое спасибо Вам и Ванюше Осадчему».
Милый старик упорно делал то, что считал нужным. И только теперь, к концу жизни, доказал свою правоту. Не мог и не хотел понять его ограниченный, трусливый человек, который непонятно почему вершил судьбы таких, как Скороход.
Ведь это же элементарно: прогнать дурака и дать простор уму, убежденности. Но у дурака был диплом, были характеристики, в которые не вносят слов «развитой человек». Как будто интеллект выдается вместе с дипломом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126