Пусть Осадчий прочитает письмо. И Лидия Павловна, которая тоже немало сделала, чтобы учитель мог написать фразу: «Я счастлив!»
А от Васи ничего нет. Где он сейчас, ее Василек? Где? Скорей бы наступил завтрашний день! До работы, как обычно — на почту. Девочки в это время разбирают письма. Уже привыкли к тому, что она приходит. Прощаясь, Николай посоветовал: если уж так беспокоишься, обратись в милицию. Но она не в состоянии туда пойти. Унизительно для Васи, для нее.
Из чего только делают эти снотворные пилюли?! Где обещанный на этикетке сон? Ночь какая-то бесконечная. Пока еще рассветет, пока еще соберутся на почте девчата. Они такие разные, и серьезные, и хохотушки, и грубоватые, взвинченные, но все равно отзывчивые к чужой беде. Такими она их видит и всегда будет видеть такими, потому что не изгладятся из памяти девчонки, заводские девчонки, рядом с которыми работала и жила в большом, каком-то очень домашнем общежитии на Кировском.
Забирали у нее Василька, кормили, водили в садик. Мальчишка никому не мешал. Думала, придется бросить книги, снять где-то угол. Заработка на это, может, хватило бы. Но не отпустили девчонки, хоть и не полагалось
находиться в общежитии с ребенком. И стал он для них «наш Василек». Бывало, какая-нибудь раскричится: «Устроилась Лелька! Подбросит и бежит кто знает куда!» Знали куда — в институт. Вместе с ней волновались, когда приходило время экзаменов. Вместе с ней тревожились, когда мальчик болел. А она, так же, как сегодня Андрей, места себе не находила от страха за Васю. Это были страшные бессонные ночи у постели ребенка. Тяжелое воспаление легких. Растирала горячее, ослабевшее тельце сына, не отходила ни на минуту. Только одно думалось: выхожу, не отдам... И он выздоровел, ее мальчик.
И голодно было, и холодно, и не всегда хватало на покупку ботинок. Но она тогда не замечала ничего этого — рос мальчик.
И диплом она получила ради сына. Теперь его мать не простая девчонка с завода, а образованная женщина. И диплом был тогда лишним куском хлеба, книжками сыну, новым костюмом к началу учебного года.
Елена Ивановна уснула, но и во сне думала о сыне. Бежит, бежит взлохмаченный мальчонка по влажной лесной траве: «Мама, мама! Там столько грибов! Они на меня напали — эти лисички!» В темных волосенках сухие иглы сосен, серебристые паутинки. Раскраснелось худенькое личико и блестят глаза: «Мамена, смотри, какие ужасно синие цветы!» — «Это васильки».— «Почему васильки?! Это ведь я — Василек? Ты слышишь? Ты слышишь, мамена?! Это птицы. Слушай же!»
Она слушала сына и не слышала птиц. Солнце пробивалось сквозь свежую листву. Откуда-то издали веселое, лесное: «А-у-у!»
Она бежит на этот зов. И вдруг озеро. Ослепительно золотое посредине и темное по краям, с белыми пятнами кувшинок.
Елена Ивановна открыла глаза. Солнце! Всю комнату залило солнце, и снег на крыше соседнего дома вспыхивает красными, голубыми, даже зелеными огоньками.
Такое утро! Праздничное! Сегодня оно придет. Непременно придет письмо. Торопливо оделась. Как же она проспала?!
Звонок.
— Нет-нет, не соседка. Почтальон.
Ничто не существовало в мире, лишь белый, надписанный косым почерком конверт. Прижав к груди, с тру-
дом дошла до дивана, дрожащими руками распечатала. Строчки расплывались.
«Дорогая мама, пока все не наладилось, не хотел писать. Работаю, живу в общежитии, как когда-то давным-давно. У нас тумбочки и хороший гардероб, который из ольхи сварганили сами ребята. Работаю техником. Представь себе! Двое ребят — Женя и Владик— у меня в подчинении. Кажется, я немного освоился. Институт кое-что дал. И все же — мои подчиненные, закончившие лишь десятилетку, но работающие по третьему году, усердно натаскивали своего начальника».
Елена Ивановна счастливо улыбнулась.
«Насчет поесть у нас полный порядок. Борщи, горячие, жирные, привозят прямо на наш участок. В термосах. Мне выдали ватник, сапоги и шапку. Женька и Владик— мировые ребята. Работают безотказно, потому что нас ждут строители.
Напиши мне, мама. Я думаю, поступил правильно. Но ты напиши. А тебе я ничего не сказал, потому что незачем обсуждать то, что и так ясно. Тебя целую крепко. Твой сын Василий».
Без конца читала письмо, каждая строка имела свой особый смысл. Боялся «обсуждать» свое решение. Боялся ее слез, ее просьб. Не уверен был, что выстоит. И не ушел бы, не уехал — не оставь она их с Николаем наедине. Чем-то обидел Николай. И во всем письме ни слова о нем, только между строк — знать его не хочу!
Она как-то не замечала черствости, которая обнаружилась и для нее в последний приход мужа. Почувствовал Вася. Молодость не терпит компромиссов, прямолинейна в своих суждениях. Ей, матери, надо было раньше уловить растущую между ними неприязнь. Задуматься. Постараться объяснить сыну, в какие тяжелые годы рос Николай. Но... Но и у Васи было нелегкое детство. Нет, надо было сказать, что слишком рано тогда взрослели такие, как Коля, слишком рано приходила суровость. А он, сын, ответил бы: разве суровость исключает доброту, чуткость?
Да и не нужны теперь Васе эти объяснения и оправдания. И тогда не захотел бы слышать, потому что не пожелал больше встречаться е отчимом.
«Работаем дотемна... Нас ждут строители... И от нас кое-что зависит!» Сознает какую-то свою значимость. Пробует свои силы. Все верно, Василек. Все хорошо.
Недоучился, так еще наверстаешь. И пусть сейчас больше тревог, чем тогда, когда ты был рядом, но это уже совсем другие тревоги. Совсем другие!
ГЛАВА 13
— Может, этого и не следовало говорить, но вы в море человек новый, вот и пришлось дать вам, так сказать, дружеский совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126