«Себя береги!» — и, справившись с нахлынувшей прежней застенчивостью, тем же суровым тоном заключил: «И его...»
Уже двинулся грузовик, а Тарас все кричал, что будет писать. И домой, и на главную почту, и на завод. Так верней!
Она дивилась той резкой перемене, которая произошла с Тарасом — тем растерянным мальчиком, которого она в госпитале взяла под свою опеку. В то утро он снова был иным: серьезным и немножко важным мужчиной, который был уверен, что он уже будущий отец. Ему нужно кончить войну, победить, вернуться и растить сына.
Ничего не рассказывала она об этом Николаю. Хорошо, что не рассказывала. Какой была его любовь, чего стоила, если не смог понять ту, которую, кажется, любил.
Да, наверное, это конец. Она позвонила. Дверь открыл пожилой, худощавый человек, в котором она узнала школьного учителя Васи — Владимира Федоровича.
— Входите, входите, Елена Ивановна. Вот уж кого не ожидал увидеть! — приветливо проговорил.
— Как-то не пришло в голову, что матрое Валерий Хохлов — ваш сын,— сказала Елена Ивановна и объяснила, зачем ей понадобился Валерий.
— Он скоро придет. Что ж мы тут стоим?! Давайте я помогу вам раздеться. Вы не поверите, как я радуюсь, встречая ребят, родителей их из нашей школы. Уже год на пенсии. Все как-то не по себе.
Владимир Федорович раскрыл дверь в комнату, вся мебель почти сплошь состояла из шкафов и полок, уставленных морскими диковинками. Были тут морские звезды, зубы кашалота, огромные раковины, сабли китового уса, каравеллы черного дерева, маски...
— Музей. Морской музей! — удивилась Елена Ивановна, усаживаясь в предложенное ей кресло.
— Так ведь еще в школе Валерка в море рвался. Сколько ни убеждали, сколько ни уговаривали пойти на филологический — он ведь литературу, пожалуй, не хуже меня знает,— никакого впечатления! Не хочу! Не пойду! Не буду! И дело с концом. А способный к языкам был мальчишка. Вот — плавает. О береге и слышать не хочет. Хорошо, хоть в мореходном учится. И я бы сказал, даже с удовольствием учится... Ну, а Вася? Как его успехи? Он ведь у вас на геологическом? — Владимир Федорович поставил на стол вазу с фруктами, налил в бокал густого сока гранатов.
— И моего потянуло в дальние странствия. Попросил в институте академотпуск.— Она взяла апельсин, тут же забыла о нем.
— Да, мальчишки, мальчишки. Не удержишь их дома. Дайте, я за вами поухаживаю.— Владимир Федорович стал сосредоточенно счищать кожуру с апельсина.— И Вася ушел в романтику. Впрочем, я так и думал.
— Почему вы так думали? — Ей, конечно, очень хотелось, чтобы старый учитель побольше говорил о сыне. Столько лет знал его.
— Почему так думал? — Владимир Федорович помолчал. Справившись с апельсином и положив его перед Еленой Ивановной на блюдце, он улыбнулся.— Было в нем что-то. Какая-то внутренняя глубина, чуткость. Острое восприятие жизни. Все у мальчишки было свое — отношение к товарищам, к учителям. Но это свое второе «я» он не обнаруживал. Как все ребята, старался казаться этаким беззаботным малым...
Елена Ивановна ловила каждое слово. Быть может, Владимир Федорович, сочувствуя и понимая ее, нарочно говорит о Васе только хорошее. Ну и пусть, пусть только хорошее. Не всегда же слушать обвинения Николая.
— А еще помню такое,— мечтательно произнес Владимир Федорович.— Носился Вася как-то с мальчишками на велосипеде. И собачонка с лаем мчалась за ним. Вдруг навстречу — грузовик. Дворняжка шарахнулась от машины Васе под колесо. У него справа грузовик, слева —обрыв. А собачонка маленькая —не убьешь, так покалечишь. Как он тогда в этом обрыве голову не свернул.
— Да-да, помню,— подхватила Елена Ивановна.— Чинил потом велосипед. Но мне он так ничего и не сказал. Весь был в ссадинах и ушибах.
— Мне тоже не говорил. Валерка потом под секретом объяснил. Уже значительно позже. Так это к случаю пришлось. И вот при всей его доброте был он, совсем ведь еще мальчишка, нетерпим к слабостям. Вернее, к тому, что мы привыкли называть слабостями. Не прощал он их ни учителям, ни товарищам, ни самому себе.
Г Л АВА 17
Любезнов лежал все еще в лазарете, хотя опасность давно миновала, с удовольствием принимал уход и заботы «милой докторины».
Утром Маринка приносила ему фруктовый сок. Дзю-ба готовил диетические и всяческие вкусные блюда, вроде кровяного бифштекса или особым образом приготовленной печенки. Лазарева, приступая к перевязкам, ласково уговаривала его потерпеть.
Авторитет ее среди экипажа неизмеримо вырос, а этому в немалой степени способствовали многозначительные рассуждения Дзюбы о том, как быстро и умело бы-
ла произведена операция. Об объяснении между ним и Татьяной, предшествовавшем операции, никто, конечно, не знал, и, казалось, позабыл о нем и сам Дзюба.
Но разговор тот хорошо, помнила Татьяна. Помнила каждое слово. Она постаралась бы поменьше встречаться со стариком, тем более, что рука его зажила, однако нужно было по три раза в день идти на камбуз снимать пробу с пищи, и Татьяна с нетерпением ждала возвращения домой. Нет, нет, и речи не могло быть еще об одном рейсе. Официально она капитану об этом не докладывала, дожидалась удобного случая. Просто прийти и сказать: просите мне замену!..— совсем не входило в ее планы.
Наконец такой случай представился. Татьяна догадывалась, что капитан пригласил ее имеете осматривать Геную, рассчитывая обо всем поговорить. Ведь это последний порт захода перед возвращением домой.
Она так ждала свидания с этим романтическим прошлым, с «Генуей великолепной» — так звали город в средние века. Теперь осмотрит и картинные галереи, и мраморные дворцы с висячими садами, и церкви, воздвигнутые учениками Микеланджело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126