Они считают морскую болезнь не болезнью, а чем-то унизительным, свойственным физически слабым и вообще неполноценным людям.
Замечание Виктора насчет адмирала Нельсона, страдавшего морской болезнью, только еще больше развеселило слушателей.
Вцепившись дрожащими руками в поручни, Татьяна неуверенно спустилась по трапу, боясь свалиться здесь же, в коридоре. Почти в бессознательном состоянии добралась до своей каюты и упала на койку. Все кружилось: потолок, палуба, по переборке то в одну, то в другую сторону ползал халат, беспрестанно напоминая о «критической точке».
Все сильней, все яростней удары волн. Судно дрожит, звенит крышка кувшина, что-то дребезжит у изголовья, что-то перекатывается под койкой. Кажется, не выдержит заглушка иллюминатора — кто же это у нее иллюминатор задраил? — хлынет в каюту черная вода, раздавит, задушит.
«Это последний, самый последний рейс! Только бы добраться до берега! Только бы благополучно добраться»,— сухими, бескровными губами шептала Татьяна. Никогда, ни за что она не пойдет в море. Даже пассажиркой.
Если что случится с «Иртышом», о ней и не вспомнят. Невыносимо лежать здесь одной.
Нет, это ей не кажется: корпус судна сотрясается все сильней, а вдруг еще минута, еще две и... Нет сил подняться, выйти на палубу. Нет сил удержаться за деревянную планку, ограждающую изголовье койки, когда резким креном беспомощное тело твое бросает о переборку.
И вдруг — треск. Оглушительный треск и тьма. Неужели «Иртыш» раскололся, океан раздавил судно?
— Спасите! Спасите! — Татьяна бросилась к двери, но она не открывалась. Заклинило!
Волны гнут, перекашивают даже металл.
— Откройте! — Не помня себя, Татьяна колотила кулаками в дверь. Но кто услышит за ревом океана? Все там, наверху. Там шлюпки. Они, те, кто на палубе, спасутся. А здесь... Татьяна зарыдала от жалости к себе, от невыносимого ужаса.
И вдруг — веселый голос Виктора:
— Сейчас включат аварийное, аккумуляторное. Через секунду будет свет и в жилых помещениях. Маринка, умоляю, прояви бдительность! Сбереги компот! Воспользуются благоприятной ситуацией и слопают!
Вспыхнул свет, а Татьяна, сидя на палубе, возле двери, продолжала плакать. Но это уже были слезы радости, слезы избавления от ужаса. Гибель судна и ее каюта, заполненная водой,— весь этот кошмар, парализовавший сознание, так не вязался с компотом, который «слопают».
Поднимаясь с палубы, Татьяна ухватилась за дверную ручку — дверь широко распахнулась. Вовсе ее не заклинило, просто надо было дернуть в другую сторону.
С трудом дотащилась до кресла. Тошнота, по-видимому, от пережитого волнения, прошла. Но нее еще дрожали руки, ноги, и тело стало какое-то вялое, бескостное.
Надо выйти в кладовую, на камбуз. Оттого, что доктору плохо, у матросов не пропадет аппетит. Придерживаясь за стол, Татьяна поднялась.
— Доктор! Доктор! Татьяна Константиновна!
Она отворила дверь и сразу поняла - беда случилась с коком Дзюбой. Он шел по коридору как-то боком, охраняя от толчков о. переборки красную, вздувшуюся, видимо, ошпаренную левую руку.
Маринка, бледная, бежала впереди. Увидев Татьяну, она торопливо, сбивчиво заговорила:
— Надо в лазарет. Возьмите ключи! Татьяна открыла дверь.
— Вот ножницы, разрежь рукав,— сказала Маринке, усадив Дзюбу на койку.
— Как меня угораздило с тем бисопым бортом? — сквозь зубы бормотал кок, глядя на спою изувеченную руку.
— Сейчас снимем боль.— Татьяна подошла, к шкафчику. Накануне она поставила на вторую полку мазь от ожогов.— Все будет в порядке,— говорила она, осторожно накладывая жировую повязку на багровую воспаленную кожу.— Тут спермацет — китовый жир, новокаин, дезинфицирующие препараты.
Дзюба спокойно наблюдал за каждым ее движением, словно не ему, а кому-то другому оказывали медицинскую помощь, и только под скулой непрерывно дрожал мускул.
Маринка стояла рядом и негромко вздыхала.
— Ты иди, иди, дочка,— сказал ей Дзюба,— сейчас вахта поднимется ужинать.
Но Маринка словно не слышала.
— На полке индивидуальный пакет,— сказала ей Татьяна.— Нитку, нитку потяни. Не слишком туго бинтую? — спросила она Дзюбу.
— В самый раз. От хай йому грець! — воскликнул кок, и круглое лицо его выразило глубокое огорчение.— Беги, дочка, на камбуз. Котлеты высохнут. Плиты я выключил, так ведь еще горячие.
Маринка кивнула.
— Сдвинь вбок и больше ничего там не трогай! — крикнул ей вдогонку Дзюба и, обращаясь к Татьяне, попросил: — Уж вы мне ту руку покрепче подвяжите, чтобы работать не мешала.
— Какая работа?! Вам нужен покой. Идите ложитесь! ,— Нема часу вылеживаться. Хлопцев кто — дядя накормит?
— Вам надо лечь!
Дзюба искоса взглянул на доктора, но промолчал. Спорить считал делом бесполезным. К тому же, если он уляжется, боль вовсе не утихнет.
Татьяна еще не закончила бинтовать руку Дзюбы, как распахнулась дверь и в лазарет втащили Любезнова. Копна черных волос была мокра, вода стекала с них на лицо, на густые бачки, на мокрую куртку.
Оставив товарища на попечение доктора, матросы поспешили на палубу.
— Посмотрите, что там с моей ногой! — возбужденно проговорил Любезнов.
— Вам очень больно? — Татьяна попыталась стащить с матроса сапог.
— Больно — не больно, мне надо знать, как там нога. Кровь, что ли, в сапоге?
Дзюба вытащил из-за пояса кухонный нож и одним взмахом распорол голенище.
— Хорошенькое дело: нога покалечена, сапог изуродован! — ворчал Любезнов.
Ушиб голени был сильный.
— Сорвались ящики — крепление не выдержало,— рассказывал он, оглядывая свою ногу.
Видимо, совсем успокоился, убедившись, что в сапоге не кровь, а вода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126