«Хороший у вас муж».
Именно в эту минуту Елена Ивановна твердо решила сегодня же, сейчас же, дать на «Иртыш» радиограмму. И такая радиограмма теперь, когда он в беде, когда каждую минуту грозит опасность, должна была значить лишь одно: я тебя жду!
Вместо того, чтобы идти к Татьяне, как решила раньше, поехала в пароходство.
В вестибюле тихо разговаривали женщины. Жены моряков с судов, которые находились там, в блокаде. Никакого значения не имело, что Елена Ивановна их не знала, а они не знали ее. Общие тревога и волнения сближали больше, чем годы знакомства.
Женщины говорили, что самолеты должны доставить туда продовольствие и медикаменты. Польских моряков, находившихся в блокаде, уже заменили. Экипажи высадили на аэродроме в Ханое. Наши замены не просят. Но ведь бомбежки каждый день и по несколько раз. Мы здесь спокойно работаем, спим, едим, а там... Они на войне, и кто знает, может, в эту минуту...
И так же, как у других женщин, у Елены Ивановны сжималось сердце, когда она думала, что может случиться в эту минуту.
Что же будет? Когда же прекратятся бомбежки? Когда добьются, наконец, мира, прекращения огня?
Потом Ярошенко была у начальника радиоцентра. Радиограмму обещали отправить. Радист Ковшов ухитряется регулярно выходить на связь.
Было уже довольно поздно, когда, измученная и уставшая, позвонила у дверей Татьяны.
— Как хорошо, что вы пришли!—обрадованно воскликнула та.— Чуть-чуть бы пораньше — услышали бы, как Саша сказал: масина! Честное слово. Болтает уже.
В комнате торшер прикрыт газетой, чтобы свет не падал на спящего Сашу.
— Посмотрите, какой стал красавец! — Татьяна обняла за плечи Елену Ивановну и подвела к детской кровати.
«Красавец» спал на спине, прижимая к боку длиннохвостую мохнатую обезьянку.
— Ну, как вы его находите?— не унималась Татьяна.
— Геркулес! Потолстел, вырос за эти десять дней.
— Правда?! А чубчик! Смотрите, какой у него чубчик. Ой, да что это я? Вы устали, голодны — сейчас поужинаем.
Елена Ивановна опустилась в кресло. Разбросаны иг-
рушки на ярком, с причудливым орнаментом, ковре, письменный стол, заваленный книгами, исписанными листками, но и на нем — автомашина, самолет. На кровати пушистая голубизна и из-под кружев пододеяльника — два розовых кулачка.
После тревог сегодняшнего дня Ярошенко отдыхала в домашнем тепле. И только одно беспокоило: она должна сказать Татьяне о радиограмме Терехову. Обязана сказать.
Резко, неожиданно прозвучал звонок. Лазарева бросилась к телефону. Саша даже не пошевелился.
— Да-да, Лазарева. Давайте Киев. Алло. Да, я. Здравствуйте, профессор. У Юрика Ковшова все хорошо. Да, да, нормальная реакция. Тоже в порядке. Спасибо, Степан Савельевич. Да, это правда. Я взяла мальчика... Ну, почему порыв?! Все давно оформила. Все хорошо, я очень...
Татьяна умолкла, говорил теперь Сосницкий. Елена Ивановна не видела ее лица, не слышала, о чем говорил, но догадывалась, чем вызван этот поздний звонок.
— Нет, Степан Савельевич, нахожу, нахожу время! Остался последний раздел. Спасибо, я не ждала, что так скоро напечатают. Все же статья спорная. Очень благодарна вам за поддержку. Ну, зачем же так? Я ведь сказала — в воскресенье обязательно закончу.
Татьяна, положив трубку, принесла из кухни поднос с бутербродами, чаем, поставила перед Еленой Ивановной на журнальный столик и сама села рядом.
— Слышали? — произнесла взволнованно.
— Да.
— Боится, что не смогу теперь работать над диссертацией.
— Наверное, не только это его беспокоит.
— Возможно.
— Так в чем же дело?! Соглашайтесь, Танюша. Берите Сашу и переезжайте в Киев.
— Во-первых, ни за что!
— А во-вторых?..
— Во-вторых, он предлагал мне этот перевод, когда не было Саши.
— Со значением, как я поняла.
— Да.
— Если он любит вас, значит, будет любить и вашего сына.
Татьяна перевела взгляд на Сашу. Елена Ивановна мельком взглянула на нее. Сколько же казнить их — ее, Николая? И твердо сказала:
— Сегодня отправила ему радиограмму.
Татьяна живо оглянулась. Глаза стали совсем синими. Приблизившись к Елене Ивановне, прошептала:
— Наконец-то! Я рада за вас обоих. И-за себя. Елена Ивановна взглянула на часы.
— Ой, как поздно. Мне пора,— сказала, пытаясь скрыть, как тронута словами Татьяны.
— Никуда я вас не отпущу. Ведь завтра выходной. Вам здесь постелю, себе на раскладушке — рядом с Сашкой.
— Нет-нет, спасибо, Танюша.— Но Елене Ивановне вовсе не хотелось уходить в свою одинокую квартиру.
— Вы не беспокойтесь, он до утра будет спать.
— Саша не может мне помешать. А завтра заберу его с собой. На целый день. Поработайте над диссертацией... Ладно, остаюсь. Только позвоню в больницу. Я так с врачом и не поговорила относительно Каминского.—Елена Ивановна прикрыла за собой дверь, чтобы не разбудить малыша.
— Непостижимо,—сказала, снова появляясь в дверях и растерянно глядя на Татьяну.—Капитана Каминского будут оперировать.
Та некоторое время молчала, зная, в каком состоянии находится больной,
— Ведь еще когда в больницу поступал, сказали: абсолютно никаких надежд на благополучный исход нет. И за это время лучше не стало,— взволнованно продолжала Ярошенко.
— Жена, наверное, дала подписку, просила...
— Нет! Он сам настоял. И даже не сказал мне сегодня. Ничего об этом не сказал. Знает, каков наиболее вероятный исход.— Елена Ивановна замолчала. Наклонив голову, несколько раз провела пальцами от одного виска к другому у самых корней волос, словно пыталась что-то стереть со лба.
— Вот вы сказали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126