И тут ей вспомнились рассказы врача китобойной флотилии. Вот кто знает, что такое шторм! Она там, в спокойном светлом вестибюле здравотдела, беззаботно смеялась, когда коллега рассказывал об операции аппендицита. Двое матросов держали самого доктора, пока он со скальпелем в руке колдовал над привязанным к столу больным. А потом ударом волны так швырнуло,
что доктор головой ударился о дверь и вылетел в коридор.
Она смеялась и не совсем верила, что такое могло произойти. Уходя в рейс, почему-то была уверена, что несчастных случаев на «Иртыше» не будет. Первый рейс закончился так благополучно. Какая беспечность. Непростительная беспечность. А если бы Любезнов повредил не ногу, а удар пришелся бы в грудь, в живот, что сделала бы она, невропатолог, если бы необходима была
операция?
Только бы этот рейс окончился хорошо. Только бы добраться до дома!
— Дайте мне пить,— жалобно произнес Любезнов.— Что это? Вода? Зачем мне вода? Нужно что-либо утоляющее боль, крепкое, для восстановления сил.
Взгляд врача был достаточно красноречив,-и Любезнов приподнялся на локте, ожидая, что Татьяна будет его поить. Но та поставила перед ним стакан и вернулась
на свое место.
Утром пусть отправляется в свою каюту. Похоже, что этот парень собирается извлечь из своей болезни какие-то блага.
— Со мной произошла производственная травма,— не притрагиваясь к воде, произнес в раздумье Любезнов.
Так и есть. Татьяна рассеянно кивнула. Она его не слушала потому, что думала в эту минуту: на мостике, в машине, на палубе — матросы, механики, мотористы, Марина, Дзюба. И только она была как бы отключена от всех, занята лишь своей морской болезнью, вот и позволила страху овладеть собой. Наверное, когда Любезнов бегал по воде, работал с риском для жизни, не думал об опасности. Но вот понадобилась ее помощь, и она стала такой, как все, и страх пропал.
Любезнов шумно вздохнул и пятерней расчесал свою роскошную шевелюру.
Татьяна улыбнулась. Увидев его на Дерибасовской, патлатого,, в голубых штанах, иные нравственные товарищи скажут, что у этого только рестораны и девочки
на уме.
Как им возразить, что этот пестрый мальчик, рискуя каждую минуту оказаться за бортом, вовсе не считал себя героем, а просто делал, как все, свое нелегкое морское дело.
— Какая боль! — Откинув голову на подушку, Любезнов молящим взглядом уставился на Татьяну.
Она подошла, положила руку ему на лоб. Температуры нет. Цвет лица нормальный. С чего бы это ему стало хуже? Что могло случиться с его ушибленной ногой? Внутреннее кровотечение из поврежденной артерии или вены? Приподняла пузырь со льдом,— небольшая ссадина. Еще раз ощупала голень и... почувствовала ладонь Любезнова у себя на локте.
— Ты что, с ума сошел?! — возмутилась она.— Ну-ка, вставай! И марш в каюту, если не умеешь себя вести!
— А нога? Как я на поломанную ногу стану? — попробовал возразить Любезнов.
— Прыгай на одной и держись за переборки. Палку возьми.
— Я нечаянно. Лучше я здесь полежу. Других больных у вас нет.
Некоторое время он лежал спокойно. Но видя, что Татьяна уже не выгоняет его в каюту, снова вздохнул:
— А вы не боитесь, что я простужусь? Дали бы глоток спирту, а то весь я вымок.
— Все вымокли. И всем спирта не хватит. Лежите тихо или...
— Все, все. Уже лежу тихо. А освобождение от вахты вы мне дадите? — Он твердо решил хоть как-то использовать свое положение.
— Хорошо.
Шторм не утихал. Казалось, что к ночи он даже усилился, Татьяна, опустив голову на руки, дремала. Вдруг что-то передали по радио. До ее сознании дошли лишь
слова: аварийная партия. Вздрогнула, подняла голову. Любезнов натягивал носок на больную ногу.
— Да вы что?! — воскликнула Татьяна.
— Аврал!
— Пробоина? — в страхе спросила Татьяна.
— Какая там пробоина?! Наверное, опять что-нибудь разбило или оторвало.
— Но ведь у вас сильнейший ушиб!
— Так ведь аврал! — Любезнов выскочил из лазарета.
Татьяна растерянно смотрела на пустую койку. Правду ли он сказал? Мало ли коралловых рифов в Индийском океане? Уж лучше подняться по внутреннему трапу на шлюпочную палубу, куда не достигает зыбь, чем сидеть здесь, замирая при каждом ударе волны.
Держась за переборки, вышла из лазарета. За бортом ревел океан. Волны крутой мрачной стеной вставали перед носом корабля, нависали белыми рваными гривами и с грохотом опрокидывались, ударяя в палубные механизмы. Вода не успевала уходить и при каждом крене с ревом перекатывалась от борта к, борту. Казалось, полузатопленное судно вот-вот скроется под водой, не выдержит напора океана.
Повреждено люковое закрытие — вода с минуты на минуту хлынет в трюм. Мокрую соленую пыль забивает в горло, в легкие. Когда вода отступает, видны у люков матросы, что-то там крепят.
Впереди в лучах прожектора громоздится черный океан. Свет на палубе возле шлюпок — чего там возятся? Спускают шлюпку? Но туда не подойти. Палуба мокрая, словно жиром натерта. Боцман надрывается внизу у трюма. Что-то кричит Любезнову. А тот одной рукой держится за поручни трапа, другой тянет трос. Никто не обращает внимания, что на одной ноге у него сапог, а на другой — лубки.
Будь на ее месте мужчина, его руки пригодились бы сейчас, чтобы заменить того же Любезнова. А она стоит здесь, трясется от страха и не нужна даже больному, никакого занятия себе не может найти, когда у каждого дел по горло.
Надо пойти посмотреть, как чувствует себя Дзюба. Однако в каюте кока не оказалось. Обнаружила его Татьяна на камбузе. Дзюба объяснил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126