Когда Любаше исполнилось четыре года, отец погиб в автомобильной катастрофе. Вот маму и забрали опять в больницу. Там и сказали мне, чем она болела после концлагеря.
— Сестра знает?
— Нет.
Снова долгое молчание. Он мог и не продолжать, потому что Татьяне было хорошо известно, какие психические расстройства бывали у бывших узников концлагерей.
— Однажды слышал, как отец утешал ее, плачущую: «Успокойся, ты здорова, пойми, здорова, и ребенок родится здоровым». Я до сих пор не могу забыть, как она плакала. Потом все припомнилось. Вот и боюсь, всегда боюсь за Любашу. Читал о наследственности.
— Вовсе не обязательно,— твердо сказала Татьяна.— Вовсе не обязательно. Но хорошо, что вы пришли, я поговорю с сестрой.
Андрей резко выбросил руку вперед, словно что-то от себя отстраняя.
— Нет, нет! Не делайте этого!
— Успокойтесь! Я просто познакомлюсь с Любашей и незаметно понаблюдаю,— сказала Татьяна,
Приходят к ней домой люди узнать ее мнение. Не в клинику, а домой. Наверное, это хорошо. А может, пришли потому, что к знакомому врачу как-то легче обратиться, а не потому, что знакомый этот хороший специалист.
— Мне кажется, я слишком резко оборвал Любашу, когда она заговорила об этом своем перемещении в пространстве. Замкнется — тогда вообще ничего не добьешься. Как знать, что у нее в голове, что собирается делать.
Татьяна допила кофе, поставила чашечку на стол. Ей уже приблизительно ясна была вся картина. Конечно, нужно посмотреть девушку. Но, вероятно, ничего серьезного. Возраст, какие-либо «сердечные» дела.
— После этого разговора ни минуты не чувствую себя спокойным.
— Понятно,— кивнула Татьяна.— Но ей о врачах, о болезни ни слова.
— А как же вы ее понаблюдаете?
— Если вы придумали смеситель для того, чтобы проконсультироваться, я тоже сумею что-либо придумать.
— Обиделись?
— Разве я произвожу впечатление ограниченного человека? Кстати, попадались вам на глаза эти огромные афиши — чехословацкий аттракцион?
— Драконы, карусели, горки? — удивленно спросил Андрей.
— И машины. Сделала на днях крюк, прошла через парк. Эти маленькие машины носятся, толкаются. И взрослые тоже не прочь покататься.
Он настороженно взглянул на Татьяну. Как понимать ее слова? Приглашение? Только вчера Зина Королева, их технолог, тоже о парке говорила, потом о коллективном посещении театра. А ему сейчас не до театра, не до парков. Не до «коллективных посещений», будь то Зина или Татьяна. И все же он, усмехнувшись, спросил:
— И вам захотелось покататься?
— При чем тут я?! О вашей сестре разговор. Вот ей побывать в парке и покататься совершенно необходимо. Идти туда вы должны не так, словно у вас аркан на шее, а...
— ...торжественно? —подсказал повеселевший Андрей,
— Именно. Празднично. И вообще, устраивайте дома побольше маленьких праздников.
— Но я очень занят.
— Рецепт прописан, и потрудитесь выполнить указания врача.
— А как быть с Бредбери и Лемом?
— Их беру на себя. Являюсь к вам. Ведь от денег за смеситель вы отказались.
— Категорически.
— Отлично. Явлюсь, скажем, с выражением благодарности.
Андрей налил себе еще кофе и, сделав небольшой глоток, сказал:
— Только попозже, чтобы и меня застали.
— Разве вы не работаете, как все, до определенного часа?
— А вы?
— Ну, я — врач.
— Мне кажется — дело не в специальности.
— В чем же?
— В характере, если хотите. В интересе к работе.
— У вас интересная работа?
— Да, очень,— сдержанно ответил.
Татьяна почувствовала, будто ее вежливый вопрос вызвал если не обиду, то во всяком случае некоторую досаду. И удивилась: почему? Какие в этой области особые переживания могут быть у рабочего человека: сделана деталь, выдержал размеры, сдал. Она снова, но уже осторожней, спросила:
— Ведь вы на заводе работаете?
— Да.— И добавил, как бы для того, чтобы исключить новые вопросы на эту тему:— В цехе.
Он действительно не хочет говорить о себе, о своих занятиях, словно это, касающееся лично его, было чем-то очень сокровенным, к чему Татьяне, человеку, по существу, чужому, доступа нет.
Это было тем более странно, что, пока она работала в больнице моряков, а потом в поликлинике, ей немало приходилось слышать сетований то на однообразие работы, то на сверхурочные и занятые выходные дни. И убеждалась: у людей наступало переутомление. Начальство объясняло переутомление: атомный век. Стресс. График движения судов...
Как бы оправдываясь за свой вопрос, Татьяна сказала об этом Андрею.
— По-моему, порой причина стресса — просто суета, бестолковщина, неумение организовать и нежелание думать! — Снова изменилось лицо Андрея, углубились рез-. кие складки, сбегавшие от резко очерченных крыльев носа к губам.
— Не понимаю,— проговорила Татьяна, смущенная тем, что Андрей одной безапелляционной фразой все прояснил.
— Посудите сами, во все времена ученые, музыканты, изобретатели работали с предельной нагрузкой. Верно?
— Ну конечно.
— Человек перешел от сохи к трактору, от прялки к машине, электричеству. Появилось радио. Дополнительная информация. И не было стресса. Сейчас научно-техническая революция. В технике она есть, а вот в сознании некоторых товарищей? Какая революция произошла в сознании вашего досточтимого директора? Там Вера, жена нашего Осадчего, работает. Знаю. И что директор из рабочих, тоже знаю. Но сейчас не это главное. И вообще это... не профессия. Да и рабочий рабочему рознь. Вот ваш Петрович из ЖЭКа, рвач и жулик, вроде бы тоже рабочий. Но в наши дни кто его примет всерьез? Вот и ваш директор не хочет понять или не может, что в некоторых цехах техника времен пятидесятых годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126