и так Ц ведь от с
ырости спасу нет, она прокрадывается в чернильницы, не только трухлявит
дерево Ц взбухали фразы, множились эпитеты, лирика обращалась в эпос, и м
илый вздор, которого прежде от силы хватало на эссей в одну колонку, тепер
ь заполнял собой энциклопедию в десять Ц двенадцать томов. Ну а до чего д
оходили в результате чувствительные души, которые никак не могли всему э
тому противостоять, свидетельствует нам Евсевий Чабб. В конце своих мему
аров он рассказывает о том, как, намарав однажды поутру тридцать пять стр
аниц ин-фолио «все ни о чем», он прикрутил на чернильнице крышку и отправи
лся побродить по саду. Скоро он завяз в густом кустарнике. Несчетные лист
ья блестели и шуршали у него над головой. Ему казалось, что «прах еще мильо
нов их давит он своими стопами». Густой дым поднимался от сырого костра в
глубине сада. Никакому на свете костру, рассудил он, не совладать с этим из
обилием. Куда бы он ни глянул Ц все пышно зеленело Огурцы «ластились к ег
о ногам». Гигантские головки цветной капусты громоздились ряд за рядом,
соперничая в его расстроенном воображении с вязом. Куры непрестанно нес
ли яйца, лишенные определенной окраски. Потом, со вздохом вспомнив собст
венную плодовитость и плодоносность бедной своей жены Джейн, сейчас в му
ках разрешавшейся пятнадцатым младенцем, как, спросил он себя, может он у
прекать пташек? Он поднял взор к небесам. Не сами ли небеса, или великий фр
онтиспис Небес, эта вышняя лазурь, говорят о соизволении, потакании, Ц да
что там! Ц даже о подстрекательстве высших сил? Ведь наверху, зимою и лет
ом, год за годом толпятся, клубятся облака, как киты, рассуждал он, даже как
слоны; но нет, ему было не убежать от сравнения, которое ему навязывали сам
и эти тысячи воздушных акров; все небо, широко раскинувшееся над Британи
ей, было не что иное, как пуховая постель; и неразличимое плодородие сада,
и насеста, и спальни со всею точностью там воспроизводилось. Он пошел в ко
мната, написал вышецитированный пассаж, сунул голову в газовую духовку,
и, когда это обнаружилось, его нельзя уже было вернуть к жизни.
Покуда по всей Англии творилось подобное, Орландо преспокойно заточала
сь в своем доме в Блэкфрайерзе и прикидывалась, будто климат остается пр
ежним; будто по-прежнему можно брякать все, что взбредет на ум, и расхажив
ать то в бриджах, то в юбке когда заблагорассудится. Но и ей наконец пришло
сь признаться себе, что времена изменились. Однажды вечером в первой пол
овине века она катила по Сент-Джеймскому парку в своей старой карете, и ту
т вдруг солнечному лучу Ц изредка это случалось Ц удалось пробиться к
земле, походя расцвечивая облака странно призматическими тонами. Этот в
ид, и сам по себе достаточно удивительный после ясных, однообразных небе
с восемнадцатого столетия, заставил Орландо опустить окно кареты, чтоб л
учше его разглядеть. Фламинговые и палевые облака пробудили в ней мысли
Ц приправленные сладкой печалью, доказывающей, что сырость незаметно п
рокралась уже и в нее Ц о дельфинах, умирающих в Ионическом море. Но каков
о же было ее изумление, когда, коснувшись земли, луч не то создал, не то высв
етил Ц пирамиду, гекатомбу, торжественный победный трофей (все это отда
вало вдобавок банкетным столом), во всяком случае какое-то дикое нагромо
ждение несовместимых предметов, тяп-ляп наваленных огромнейшей кучей т
ам, где высится ныне статуя королевы Виктории! На огромный крест рифлено
го узорчатого золота навешены были вдовий траур и подвенечные уборы; на
другие какие-то выступы нацеплены хрустальные дворцы, воинские доспехи
, похоронные венки, штаны, усы, свадебные торты, пушки, рождественские елки
, телескопы, ископаемые чудища, глобусы, карты, слоны, математические инст
рументы, Ц и все это вместе, как некий гигантский герб, справа поддержива
лось женской фигурой в веющих белых вуалях, а слева -. дюжим господином в с
юртуке и мешковатых штанах. Нелепость этих предметов, загадочное смешен
ие торжественно облаченного с полуголым, кричащая грубость и несовмест
имость красок наполнили душу Орландо глубокой тоской. Никогда еще за всю
свою жизнь не видела она ничего столь же непристойного, гадкого и вместе
монументального. Наверное Ц да что там, решительно не иначе, Ц это был р
езультат влияния солнца на пропитанный сыростью воздух: исчезнет с перв
ым же ветерком; и однако, по всему очевидно, воздвигнуто навсегда. Нет, нич
ему, думала Орландо, снова откидываясь на подушки в углу кареты, ни ветру,
ни ливням, ни солнцу, ни грому никогда не разрушить это кошмарное сооруже
ние. Только носы облупятся да заржавеют трубы; здесь и пребудет вовеки, ук
азуя на север и запад, на юг и восток. Когда карета одолевала Холм Конститу
ции, Орландо оглянулась. Да, так и есть, там оно, безмятежно сияет в свете Ц
она вытащила из нагрудного кармашка часы, Ц в ясном свете полудня. Ничто
не могло быть более прозаичным, трезвым, более непроницаемым для любого
намека на восход и закат, более явственно рассчитанным на века. Орландо р
ешила больше не оглядываться. Уже, она чувствовала, кровь ленивей, скучне
е бежала по жилам. Но куда знаменательней то, что, когда она миновала Букин
гемский дворец, яркая, непривычная краска залила ей щеки и какая-то высша
я сила заставила ее опустить глаза на собственные коленки. Вдруг она с уж
асом обнаружила, что на ней черные бриджи. Щеки ее так и рдели, пока она не д
остигла своего загородного дома, и это, учитывая время, которое требовал
ось четверке лошадей, чтобы протрусить тридцать миль, можно считать, мы н
адеемся, доказательством ее целомудрия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80