Орландо приезжала дом
ой после такого сборища в три-четыре часа утра, и глаза ее сияли, как звезд
ы, а щеки пылали, как рождественская елка. Она развязывала шнурок и без кон
ца бродила взад-вперед по комнате, развязывала другой шнурок и снова бро
дила взад-вперед. Часто солнце уже золотило трубы Саутуарка, прежде чем о
на себя заставит лечь в постель, и она лежала, ворочалась, вскидывалась, вз
дыхала, хохотала больше часа, пока, бывало, не уснет. И что же было, спрашива
ется, причиной такого возбуждения? Общество. Но что же такого общество сд
елало или сказало, чтобы так разволновать неглупую молодую даму? Да вот и
менно что ничего. Как мучительно ни рылась Орландо на другой день в своей
памяти, она ничего не могла из нее выудить, достойного упоминания. Лорд О.
был любезен. Лорд А. приятен. Маркиз С. очарователен. Мистер М. остроумен. Но
когда она себя спрашивала, в чем же состояли любезность, приятность, очар
овательность и остроумие, ей приходилось предполагать, что память ей изм
еняет, ибо она решительно ничего тут не могла ответить. И вечно повторяло
сь одно и то же. Назавтра все улетучивалось, тогда как накануне она вся дро
жала от возбуждения. И мы вынуждены заключить, что общество Ц как то варе
во, которое поднаторевшая хозяйка в сочельник подает горячим: вкус опред
еляют десятки верно подобранных и взболтанных снадобий. Возьмите одно и
з них Ц само по себе оно окажется невкусным. Возьмите лорда О., лорда А., мар
киза С. или мистера М.: каждый сам по себе Ц ничто. Смешайте их, взболтайте
Ц и получится такой пьянящий вкус, такой неотразимый аромат! Но это опья
нение, эта неотразимость не подвластны нашему анализу. В одно и то же врем
я общество есть все и общество Ц ничто. Общество Ц крепчайшее на свете з
елье, и общества вообще нет как нет. Иметь дело с такими чудищами с руки то
лько поэтам и романистам; подобными фантомами набиты и начинены их сочин
ения Ц что же, на здоровье, им и карты в руки.
А мы, следуя примеру своих предшественников, скажем только, что общество
времен королевы Анны
Королева Анна правила Англией с 1702 по 1714 гг.
отличалось несравненной пышностью. Вступить в него было целью каж
дого высокородного лица. Тут требовалась величайшая сноровка. Отцы наст
авляли сыновей, матери Ц дочерей. Ни мужское, ни женское образование не с
читалось завершенным без искусства поступи, науки кланяться и приседат
ь, умения владеть мечом и веером, правильного ухода за зубами, гибкости ко
лен, точных знаний по части входа и выхода из гостиной и тысячи этцетера, к
оторые легко домыслит всякий, кто сам вращался в обществе. Поскольку Орл
андо заслужила лестный отзыв королевы Елизаветы, мальчиком подав ей чаш
у розовой воды, надо думать, она умела и горчицу передать как следует. Но, н
адобно признаться, была в ней и рассеянность, порою приводившая к неловк
ости; она была склонна думать о поэзии, когда следовало думать о тафте; шаг
ее для дам был, пожалуй, чересчур широк, а размашистый жест нередко грозил
опасностью стоявшей рядом чашке чая.
То ли этих мелких шероховатостей довольно было, чтоб затмить ее блистани
е, то ли она на каплю больше унаследовала того темного тока, какой бежал по
жилам всех ее предков, Ц известно только, что она не выезжала в свет и дву
х десятков раз, а можно было уже услышать (будь в комнате кто-то еще кроме П
ипина, спаниеля), как она спрашивает себя:
Ц И что, что, черт побери, со мной?
Случилось это во вторник, 16 июня 1712 года; она только что вернулась с большог
о бала в Арлингтон-хаус; в небе стоял рассвет, она стягивала с себя чулки.

Ц Хоть бы и вовсе ни души больше не встречать! Ц крикнула Орландо и удар
илась в слезы. Поклонников у нее была тьма. А вот жизнь, которая, согласите
сь, имеет для нас некоторое значение, ей как-то не давалась. Ц Разве это,
Ц спрашивала она (но кто ей мог ответить?), Ц разве это называется жизнь?

Спаниель в знак сочувствия поднял переднюю лапку. Спаниель лизнул Орлан
до языком. Орландо его погладила рукой. Орландо поцеловала спаниеля. Кор
оче говоря, меж ними царило полнейшее согласие, какое только может быть м
ежду собакой и ее хозяйкой, и, однако, мы не станем отрицать, что немота жив
отных несколько обедняет общение. Они виляют хвостом; они припадают к зе
мле передней частью тела и задирают заднюю; они кружатся, прыгают, завыва
ют, лают, пускают слюни; у них бездна собственных церемоний и тонкой выдум
ки, но все это не то, раз говорить они не умеют. В этом же ее разлад, думала он
а, тихонько опуская спаниеля на пол, с важными господами в Арлингтон-хаус
. Эти тоже виляют хвостом, кланяются, кружатся, прыгают, завывают, пускают
слюни, но говорить они не умеют.
Ц За все эти месяцы, что я вращаюсь в свете, Ц говорила Орландо, волоча че
рез комнату один чулок, Ц я ничего не услышала такого, чего не мог бы сказ
ать Пипин. «Мне холодно. Мне весело. Мне хочется пить. Я поймал мышонка. Я за
рыл косточку. Пожалуйста, поцелуй меня в нос». Но этого маловато.
Как перешла она за столь короткий срок от упоения к негодованию, мы можем
только попытаться объяснить, предположив, что та таинственная смесь, как
ую мы называем обществом, сама по себе не хороша и не плоха, но пропитана н
еким хоть и летучим, но крепким составом, либо вас пьянящим, когда вы счита
ете его, как считала Орландо, упоительным, либо причиняющим вам головную
боль, когда вы считаете его, как считала Орландо, мерзким. В том, что здесь у
ж такую важную роль играет способность говорить, мы себе позволим усомни
ться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80