учили своим искусствам (варить сыр, плести корзины), с
воим наукам (красть, улавливать в силки птиц) и даже были, кажется, чуть ли н
е готовы к браку ее с цыганом.
Но в Англии Орландо понабралась привычек, или болезней (уж как хотите наз
овите), которые, кажется, было не вытравить ничем. Однажды вечером, когда с
идели вокруг костра и закат опалял фессалийские холмы, Орландо воскликн
ула:
Ц Как вкусно!
(У цыган нет слова «красиво». Это ближайший синоним.)
Все молодые мужчины и женщины громко расхохотались. Небо Ц вкусно! Ну ка
ково? Однако люди постарше, понавидавшиеся иностранцев, насторожились. О
ни и раньше замечали, что Орландо часто сидела часами без дела, только смо
трела туда-сюда; они натыкались на нее, когда она стояла на вершине, впери
вши взор в одну точку, не замечая, пасутся ли, разбредаются ли ее козы. Стар
шие мужчины и женщины начали подозревать, что она привержена чужим повер
ьям и даже, может быть, попала в когти ужаснейшего, коварнейшего божества
Ц Природы. И ведь они не очень ошибались. Английская болезнь Ц любовь к П
рироде Ц досталась ей с молоком матери, и здесь, где Природа была куда щед
рей и безоглядней, чем в родном краю, Орландо, как никогда, оказалась в ее в
ласти. Недуг этот слишком хорошо изучен и Ц увы! Ц описывался так часто,
что нам нет нужды опять его описывать, разве что совсем кратко. Здесь были
горы, были долы, ручьи. Она взбиралась на горы, бродила по долам, сидела на б
регах ручьев. Горы сравнивала она с бастионами, скаты Ц с крутыми коровь
ими боками. Цветы она уподобляла самоцветам; стертым турецким коврам упо
добляла дерн. Деревья были у нее Ц старые ведьмы, серыми валунами были ов
цы. Словом, все на свете было чем-то еще. Завидя горное озерцо на вершине, он
а едва удерживалась от того, чтобы не нырнуть за помстившейся ей на дне ис
тиной; а когда в дальней дали за Мраморным морем она видела с горы долины Г
реции и различала (у нее было замечательное зрение) афинский Акрополь и б
елые полосы на нем Ц конечно, Парфенон, Ц душа ее ширилась, как и взор, и о
на молилась о том, чтоб причаститься величию гор, познать покой равнин и п
рочее, и прочее, и прочее, как водится у ее единоверцев. Потом она опускала
глаза, и алый гиацинт, лиловый ирис исторгали у нее крик о благости, о прел
ести природы; опять она смотрела вверх и, видя парящего орла, воображала и
примеряла на себя его блаженство. На пути домой она здоровалась с каждой
звездою, сторожевым огнем и пиком, будто ей одной они указывали путь; и, бр
осаясь наконец на половик в шатре, она невольно восклицала: «Как вкусно! К
ак вкусно!» (Любопытно, кстати, что даже когда люди располагают до того нес
овершенными средствами сообщения, что вынуждены говорить «вкусно» вме
сто «красиво» и наоборот, они скорей выставят себя на посмешище, чем оста
вят при себе свои чувства.) Молодежь хохотала. Но Рустум Эль Сади, старик, к
оторый вывез Орландо из Константинополя на осле, Ц Рустум молчал. Нос у Р
устума был как ятаган, щеки Ц будто десятилетиями биты градом; он был тем
ен лицом и зорок, и, посасывая свой кальян, он не отрывал взгляда от Орланд
о. Он питал глубочайшее подозрение, что ее Бог есть Природа. Однажды он зас
тал Орландо в слезах. Сообразив, что, видно, Бог наказал ее, он объявил, что н
ичуть не удивлен. Он показал ей свои пальцы на левой руке, отсохшие из-за м
ороза; он показал свою правую ногу, изувеченную валуном. Вот, сказал он, чт
о ее Бог вытворяет с людьми. Когда она возразила: «Зато как красиво», употр
ебив на сей раз английское слово, Рустум покачал головой, а когда она повт
орила свое суждение, он рассердился. Он понял, что она верит иначе, чем он, и
этого было довольно, чтобы он, как ни был стар и мудр, пришел в негодование.

Эти разногласия огорчили Орландо, которая до тех пор была совершенно сча
стлива. Она стала раздумывать Ц прекрасна ли, жестока ли Природа; потом с
прашивать себя Ц что есть красота, заключена ли она в вещах или содержит
ся только в ней самой; далее она перешла к рассуждениям о сущности объект
ивного, что, естественно, повело ее к вопросу об истине, а уж затем к Любви, Д
ружбе, Поэзии (как дома, на высокой горе, давным-давно), и все эти рассуждени
я, из которых она ни единого слова не могла никому поведать, заставили ее,
как никогда, томиться по перу и чернилам.
Ц О, если б я могла писать! Ц восклицала она (по странному самомнению все
й пишущей братии веря в доходчивость написанного слова). Чернил у нее не б
ыло, и очень мало бумаги. Но она сделала чернила из вина и ягод и, выискивая
поля и пробелы в рукописи «Дуба», ухитрялась, пользуясь своего рода стен
ографическим способом, описывать пейзажи в нескончаемых белых стихах и
увековечивать собственные диалоги с собой об Истине и Красоте, довольно
, впрочем, выразительные. Это дарило ей целые часы безмятежного счастья. Н
о цыгане стали настораживаться. Сперва они заметили, что она уже не так пр
оворно доит коз и варит сыр; потом Ц что она не сразу отвечает на вопросы;
а как-то один цыганенок проснулся, перепуганный, под ее взглядом. Иногда в
се племя, насчитывавшее десятки взрослых мужчин и женщин, испытывало ско
ванность в ее присутствии. Происходило это из-за ощущения (а ощущения их и
зощрены, не в пример словарю), что все крошится в их руках. Старуха, вязавша
я корзину, свежевавший овцу мальчик мирно напевали за работой, но тут в та
бор являлась Орландо, ложилась у костра и начинала пристально смотреть н
а пламя. Она на них и взгляда не бросала, но они чувствовали, что вот кто-то
сомневается (мы делаем лишь грубый, подстрочный перевод с цыганского), чт
о вот кто-то ничего не станет делать просто делания ради;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80