То тут то там, на каком-нибудь холме над Лондоном
, нередко торчала большая виселица с пригвожденным к перекладине разлаг
ающимся телом, ибо опасность и беда, похоть и насилие, поэзия и дерьмо кише
ли по страшным елизаветинским трактам, жужжали и воняли, Ц Орландо и сей
час еще помнила тот запах знойными ночами Ц в лачугах, по закоулкам горо
да. Теперь же Ц она высунулась из окна Ц все было свет, порядок, безмятеж
ность. Где-то глухо прогромыхала по булыжной мостовой карета. Орландо ус
лышала дальний крик ночного сторожа: «Ровно двенадцать, морозная ночь».
И не успели эти слова слететь с его губ Ц раздался первый удар полуночи. Т
ут только заметила Орландо облачко, собиравшееся за куполом Святого Пав
ла. При каждом новом ударе оно росло, и она видела, как оно густеет. В то же в
ремя поднялся легкий ветерок, и, когда прозвенел шестой удар, все небо на в
остоке затянулось прореженной, зыблющейся тьмой, тогда как на западе и н
а севере небо оставалось ясным. Потом туча поползла на север. Все выше и вы
ше заглатывала она небесные пласты над городом. Только Мэйфэр, по контра
сту что ли, еще ослепительней обычного играл огнями. С восьмым ударом рва
ные пасмы тьмы расползлись над Пиккадилли. Вот стянулись, собрались воед
ино и с неслыханной скоростью рванулись на запад. На девятом, десятом, оди
ннадцатом ударе весь Лондон покрыла тьма. На двенадцатом ударе полуночи
тьма сделалась кромешной. Тяжкая грозовая туча придавила город. Все было
Ц тьма; все было Ц неуверенность; все было Ц смятение. Восемнадцатое ст
олетие миновало; настало девятнадцатое столетие.

ГЛАВА 5

Эта огромная туча, которая взошла не только над Лондоном, но и над всеми Бр
итанскими островами в первый день девятнадцатого столетия, стояла в неб
е (верней, не стояла, ее непрестанно толкали свирепые вихри) так долго, что
серьезнейшим образом повлияла на тех, кто жил под ее сенью. Изменился, пож
алуй, самый климат Англии. Вечно шел дождь, но проливаясь какими-то коротк
ими ливнями: один уймется, тотчас хлынет другой. Солнце, конечно, светило,
но было так опоясано тучами и воздух так пропитался влагой, что лучи туск
нели, и вялая лиловатость, зеленоватость и рыжеватость заместили сочные
уверенные краски восемнадцатого века. Под этим скучным, мятым навесом бл
екла зелень капусты, грязнилась белизна снегов. Но мало этого Ц сырость
пробиралась теперь в каждый дом, а сырость Ц коварнейший враг, ведь солн
це еще как-то можно отогнать гардинами, мороз прожарить в камине, а сырост
ь Ц не то, сырость к нам прокрадывается, пока мы спим; сырость действует т
ихой сапой, невидимая, вездесущая. От сырости разбухает дерево, покрывае
тся накипью чайник, железо ржавеет и камень гниет. И все это так исподволь
, незаметно, что, только уж когда какой-нибудь ящик комода или лопатка для
угля рассыплются у нас под рукой, мы заподозрим, бывает, что дело неладно.

Так же украдкой, неуловимо, без объявления точной даты и часа, изменилось
устройство Англии Ц и никто не заметил. А чувствовалось это во всем. Зимо
стойкий помещик, с удовольствием усаживавшийся, бывало, запивать элем до
брый бифштекс в своей столовой, с классической вальяжностью обставленн
ой, скажем, братьями Адам
Роберт Адам (1728 Ц 1792) и его братья Джон, Джеймс и Уильям Ц архит
екторы, ориентировавшиеся на античность. Роберт Адам повлиял в дальнейш
ем еще и на стиль мебели, прославился своими каминами и плафонами.
, теперь вдруг закоченел. Явились пледы, запускались бороды, брюки с
тали плотно прихватываться у щиколоток. Ощущение холода в ногах было пер
енесено на интерьер. Мебель окутали чехлами; не оставили голыми ни столы,
ни стены. Существенно изменилась и пища. Были изобретены пышки и оладьи. П
ослеобеденный портвейн заменился кофием, кофий повлек за собою гостины
е, где его полагалось пить, гостиные привели к застекленным шкафам, засте
кленные шкафы Ц к искусственным цветам, искусственные цветы Ц к каминн
ым полкам, каминные полки Ц к фортепьянам, фортепья-на Ц к пению баллад,
пение баллад (мы перескакиваем через несколько ступенек) Ц к несчетному
множеству собачонок, ковриков, подушечек, салфеточек, и дом, неимоверно п
оважнев, полностью переменился.
Вне дома Ц дальнейшее следствие сырости Ц плющ разрастался с прежде не
слыханной пышностью. Голые же каменные дома тоже задыхались в зелени. Ни
один сад, как бы строго ни был он первоначально разбит, не обходился тепер
ь без зарослей, чащоб, лабиринтов. Свет, кое-как проникавший в спальни, где
рождались дети, был теперь мутно-зеленый от природы, а свет, пробивавшийс
я в гостиные, где жили взрослые мужчины и женщины, сочился сквозь лиловый
или бурый бархат штор. Но внешними переменами дело не ограничивалось. Сы
рость лезла внутрь. У мужчин охладели сердца, отсырели мозги. В отчаянном
стремлении как-то утеплить чувства применялись одна за другой разнообр
азные уловки. Любовь, рождение и смерть туго спеленывались красивыми фра
зами. Мужской и женский пол все больше отдалялись. На откровенный разгов
ор накладывался запрет. Обеими сторонами прилежно пускались в ход околи
чности, обиняки и утайки. Так же точно, как молодило и плющ пышно разрастал
ись в наружной сырости, и внутри наблюдалось то же плодородие. Жизнь поря
дочной женщины вся состояла из цепи деторождении. Выйдя замуж восемнадц
ати лет, она к тридцати имела пятнадцать Ц восемнадцать детей: уж очень ч
асто рождались двойни. Так возникла Британская империя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80