В подобных раздумьях (или как их там ни назови) проводил он месяцы и годы с
воей жизни. Не будет преувеличением сказать, что ему случалось выйти из д
ому после завтрака тридцатилетним и воротиться к обеду пятидесятилетн
им человеком. Иные недели старили его на сто лет, иные и трех секунд не при
бавляли к его возрасту. Вообще, о продолжительности человеческой жизни (
о сроке, отпущенном животным, лучше тут умолчим) мы рассуждать не беремся,
потому что стоит заявить, что жизнь бесконечно длинна, и тут-то нам и напо
мнят, что промельк ее мгновенней опадания розового лепестка. Из двух сил,
которые вперемежку и, однако же, что особенно странно, обе разом командую
т нашим убогим рассудком Ц краткость и долгота, Ц Орландо то попадал во
власть тяжкого слоноподобного божества, то легкокрылой мухи. Жизнь каза
лась ему нескончаемой. И все равно промелькнула как миг. Но даже когда она
особенно простиралась вдаль, и секунды особенно разбухали, и он будто бл
уждал один по бескрайним пустыням вечности, и то ему не хватало времени р
азгладить и разгадать петлистые, тесные пергаментные строки, которые тр
идцатилетний обиход с мужчинами и женщинами тугим свитком свил в его моз
гу и сердце. Он вовсе еще не покончил с мыслями о Любви (дуб за этот период у
спел много раз зазеленеть и отряхнуть листву), а Честолюбие уже вытолкал
о ее с поля и заместило Дружбой и Литературой. И поскольку первый вопрос
Ц что такое Любовь? Ц не был решен, она по всякому поводу и без повода вры
валась, оттирала Книги, и Метафоры, и Каков смысл нашей жизни? Ц на кромку
поля, где они и выжидали, когда снова смогут ринуться в игру. Процесс решен
ия еще запутывался и разбухал из-за того, что был роскошно иллюстрирован,
и притом не только картинками Ц старая королева Елизавета, в розовой па
рче, на гобеленовом диване, в руке табакерка из слоновой кости, рядом золо
тая рукоять кинжала, Ц но и запахами Ц как она была надушена! Ц и звукам
и: как трубили олени в Ричмонд-парке тем зимним днем… И мысль о любви слив
алась, сплавлялась с зимой и снегом, с жаром камина; с русскими княжнами, з
олотыми кинжалами, зовами оленей; со слюнявым лепетом старого короля Яко
ва, и с фейерверками, и с мешками сокровищ в трюмах елизаветинских корабл
ей. Каждая часть, едва он пробовал сдвинуть ее с места, упиралась в другую,
Ц так в кусок стекла, год пролежавший на дне морском, врастают кости, стре
козы, и монеты, и кудри утопленниц.
Ц О Господи, опять метафора, Ц воскликнул он при этих словах (что показы
вает, как беспорядочно кружила его мысль, и объясняет, почему дуб столь ча
сто зеленел и осыпался, покуда Орландо бесплодно бился над решением вопр
оса о Любви). Ц Вот уж зачем они нужны? Ц спросил он себя. Ц Почему просто
-напросто не сказать, ну… Ц И тут он думал полчаса, Ц или, может быть, это д
ва с половиной года? Ц как просто-напросто сказать, что такое Любовь. Ц О
браз, кстати, явно натянут, Ц рассуждал он, Ц никакая стрекоза не станет
жить на дне морском, разве что в силу совершенно исключительных обстояте
льств. А если Литература не Супруга и Наложница Истины Ц что же она такое
? Ах, надоело! Ц крикнул он. Ц При чем тут Наложница, если уже сказано Ц Су
пруга? Почему нельзя просто назвать вещи своими именами и успокоиться?
И он попытался сказать, что трава зеленая, а небо синее, и тем ублажить сур
овый дух поэзии, которому, хоть и с почтительного расстояния, он все еще не
вольно поклонялся.
Ц Небо синее, Ц сказал он. Ц Трава зеленая.
Но, подняв глаза, он убедился, что, совершенно даже напротив, небо было как
покровы, опадающие с голов тысячи мадонн, а трава темнела и стлалась, как б
ег девичьей стайки, спасающейся от объятий волосатых сатиров из очарова
нного леса.
Ц Ей-богу, Ц сказал он (потому что взял скверную привычку разговариват
ь с самим собою вслух), Ц хрен редьки не слаще. И то и другое Ц фальшиво до
нельзя.
И он отчаялся в собственной способности определить, что такое поэзия и ч
то такое правда, и впал в глубокое уныние.
Тут мы воспользуемся паузой в его монологе, чтобы порассуждать о том, как
странно видеть Орландо, распростертого на траве в июньский день, и почем
у столь прекрасный собою молодой человек, в полном обладании своими спос
обностями, столь здоровым телом, столь образцовыми щеками и ногами Ц че
ловек, без раздумья бросающийся в атаку впереди войска и принимающий пое
динок, Ц почему он страдает таким бессилием мысли и так этим мучится, что
, когда дело доходит до вопроса о поэзии и его неспособности с ним сладить
, он робеет, как маленькая девочка под маменькиной дверью? Мы подозреваем,
что насмешка Грина над его трагедией уязвила его не меньше, чем насмешка
Саши над его любовью. Но мы, однако, слишком отвлеклись…
Орландо все раздумывал. Он продолжал всматриваться в небо и траву, стара
ясь угадать, что сказал бы про них истинный поэт, чьи стихи напечатаны в Ло
ндоне. А Память меж тем (повадки ее Нами уже описаны) все совала ему под нос
лицо Николаса Грина, как будто этот вислогубый зоил, и, как выяснилось, еще
и предатель, был Муза собственной персоной и это его обязан ублажать Орл
андо. И Орландо тем летним утром предлагал ему на выбор много словесных о
боротов, и скромных, и фигурных, а Ник Грин все качал головою, хмыкал и что-т
о пел про Глор, про Цицерона и что поэзия в наш век мертва. Наконец, вскочив
на ноги (уже наступила зима, и было очень холодно), Орландо произнес клятву
, одну из самых знаменательных в своей жизни, ибо она обрекала его такому р
абству, беспощадней которого на свете не бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80