когда серебро сияло, лак мерцал и пылало дерево; когда гостеприимно расп
ростерли ручки резные кресла и дельфины, неся на спинах русалок, поплыли
по стенам; когда все это и многое другое было готово и пришлось ему по серд
цу, Орландо, обходя замок в сопровождении своих борзых, испытывал удовле
творение. Настало время, думал он, закончить ту торжественную речь. Или, по
жалуй, даже лучше начать ее сначала. И все же, проходя по галереям, он чувст
вовал, что что-то тут не то. Столы и стулья, пусть золоченые, резные, диваны,
покоящиеся на львиных лапах и лебяжьих шеях, перины, пусть и нежнейшего г
агачьего пуха, Ц это, оказывается, не все. Люди, сидящие на них, люди, на них
лежащие, поразительным образом их совершенствуют. И вот Орландо стал зад
авать блистательные праздники для вельмож и помещиков округи. Все трист
а шестьдесят пять спален не пустовали месяцами. Гости толклись на пятиде
сяти двух лестницах. Триста лакеев сбивались с ног. Пиры бывали чуть не ка
ждый вечер. И Ц всего через несколько лет Ц Орландо порядком поиздержа
лся и растратил половину своего состояния, зато стяжал себе добрую славу
среди соседей, занимал в графстве с десяток должностей и ежегодно получ
ал от благородных поэтов дюжину томов, подносимых его светлости с пышным
и дарственными надписями. Ибо, хоть он и старался избегать сообщения с пи
сателями и сторониться дам чужеродного происхождения, он был безмерно щ
едр и к женщинам и к поэтам и те обожали его.
Но в разгаре пира, когда гости веселились без оглядки, он, бывало, тихонько
удалялся в свой кабинет. Там, прикрыв за собою дверь и убедившись, что ник
то ему не помешает, он извлекал старую тетрадь, сшитую шелком, похищенным
из материнской коробки с рукоделием, и озаглавленную круглым школярски
м почерком: «Дуб. Поэма». И писал до тех пор, покуда часы не пробьют полночь,
и еще долго после. Но из-за того, что он вымарывал столько же, сколько вписы
вал стихов, нередко обнаруживалось, что к концу года их стало меньше, неже
ли в начале, и впору было опасаться, что в результате писания поэма станет
вовсе ненаписанной. Историку литературы, конечно, предстоит отметить ра
зительные перемены в его стиле. Цветистость вылиняла; буйство обуздалос
ь; век прозы остудил горячий источник. Самый пейзаж за окном уже не так был
кучеряв; шиповник и тот стал менее петлист и колок. Верно, и чувства приту
пились, мед и сливки уже меньше тешили нёбо. Ну а то, что очистка улиц и лучш
ее освещение домов отдаются в стиле, Ц азбучная истина.
Как-то он с великими трудами вписывал несколько строк в свою поэму «Дуб»,
когда какая-то тень скользнула по краю его зрения. Скоро он убедился, что
это не тень, а фигура весьма высокой дамы в капюшоне и мантилье пересекал
а внутренний дворик, на который глядело его окно. Дворик был укромный, дам
ы он не знал и удивился, как она сюда попала. Три дня спустя видение опять я
вилось и в среду в полдень пришло опять. На сей раз Орландо решился за ней
последовать, она же, кажется, ничуть не испугалась разоблачения, а, напрот
ив, когда он ее нагнал, замедлила шаг, обернулась и посмотрела прямо ему в
лицо. Всякая другая женщина, застигнутая таким образом в личном дворике
его светлости, конечно бы смутилась; всякая другая женщина, с таким лицом,
капюшоном и видом, на ее месте бы поскорей упряталась в свою мантилью. Но э
та дама более всего напоминала зайца Ц зайца испуганного, но дерзкого; з
айца, в котором робость борется с немыслимой, дурацкой отвагой: заяц сиди
т торчком и пожирает преследователя огромными, выкаченными глазами, и на
стороженные ушки дрожат, и трепещет вытянутый нос. Заяц, однако, был чуть н
е шести футов, да еще этот допотопный капюшон прибавлял ей росту. И она смо
трела на Орландо неотрывным взглядом, в котором робость и отвага удивите
льнейшим образом сливались воедино.
Потом она попросила его, с вполне уместным, но несколько неловким ревера
нсом, простить ее вторжение. Затем, снова вытянувшись во весь свой рост Ц
нет, в ней было больше шести футов, Ц она с таким кудахтаньем, с такими хих
и-хаха, что Орландо подумал, не сбежала ли она из дома для умалишенных, соо
бщила, что она эрцгерцогиня Гарриет Гризельда из Финстер-Аархорна-Скок
оф-Бума, что в румынских землях. Ее заветная мечта Ц свести с ним знакомс
тво. Она сняла квартиру над булочной у Парк-гейт. Она видела его портрет: э
то вылитая ее сестра, которой Ц тут она прямо-таки зашлась хохотом Ц уж
много лет как нет в живых. Она гостит при английском дворе. Королева ей куз
ина. Король Ц дивный малый, но редко когда трезвый ложится спать. Тут снов
а пошли хихи-хаха. Короче говоря, ничего не оставалось, как только приглас
ить ее войти и угостить вином.
В комнатах ее повадки обрели надменность, естественную для румынской эр
цгерцогини; и, если бы не редкие для дамы познания в винах и не здравые суж
дения об оружии и обычаях охотников ее страны, беседа была бы, пожалуй, нат
янутой. Наконец, вскочив со стула, она объявила, что навестит его завтра, о
твесила новый щедрый реверанс и удалилась. На другой день Орландо ускака
л верхом. На следующий поворотил ей спину; на третий задернул шторы. На чет
вертый день шел дождь, и, не желая заставлять даму мокнуть и сам не прочь н
емного развеяться, он пригласил ее зайти и поинтересовался ее мнением о
доспехах одного из своих предков Ц работа ль это Топпа или Якоби? Сам он с
клонялся к Топпу. Она придерживалась иного мнения, какого Ц не так уж важ
но. Куда важней для нашей истории, что в доказательство своего суждения о
выделке скреп эрцгерцогиня Гарриет взяла золотые поножи и примерила на
ноги Орландо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80