не посмотрит про
сто так, чтобы смотреть; не верит ни в овечью шкуру, ни в корзину, но видит (т
ут они опасливо косились на шатер Орландо) что-то еще. И смутное, томящее ч
увство росло в том мальчике, росло в старухе. Они ломали прутья, ранили себ
е пальцы. Их распирала ярость. Им хотелось, чтобы Орландо ушла подальше и б
ольше не возвращалась. А ведь она была весела, добра Ц кто спорит; и за одн
у-единственную ее жемчужину можно было сторговать лучший козий гурт во
всей Бурсе.
Постепенно она начала замечать между собою и цыганами такую разницу, что
порой уж даже сомневалась, стоит ли ей выйти за цыгана и навеки среди них
обосноваться. Сначала она пыталась объяснить все это тем, что сама она пр
оисходит от древнего и культурного народа, тогда как цыгане Ц люди темн
ые, почти дикари. Как-то вечером, когда они ее расспрашивали про Англию, он
а не удержалась и стала с гордостью расписывать замок, где родилась, упом
янула и триста шестьдесят пять его спален, и тот факт, что предки им владел
и уже пять столетий. Предки ее были графы; может быть, добавила она, герцог
и даже. Тут снова ей показалось, что цыганам как-то не по себе: они не сердил
ись, нет, как тогда, когда она восхваляла красоты природы. Сейчас они были
учтивы, но приуныли, как люди тонкого воспитания, невольно вынудившие не
знакомца выдать свое низкое происхождение или нищету. Рустум один вышел
за нею из шатра и посоветовал ей не смущаться тем, что отец ее был герцог и
владел всеми этими комнатами и мебелью. Никто ее за это не осудит. И тут ее
охватил прежде не изведанный стыд. Совершенно очевидно, Рустум и другие
цыгане считают род в пять Ц шесть веков нисколько не старинным. Собстве
нные их корни уходят в прошлое по меньшей мере на два-три тысячелетия. В г
лазах цыгана, чьи праотцы строили пирамиды задолго до Рождества Христов
а, генеалогия Говардов и Плантагенетов не лучше и не хуже родословной ка
кого-нибудь Джонса или Смита: обе не стоят ни полушки. И если любой подпас
ок имеет столь древнее происхождение Ц зачем кичиться древним родом? Ка
ждый нищий и бродяга мог бы козырять тем же. Вдобавок, хоть Рустум из вежли
вости, конечно, не выражал этого открыто, ясно было, что его покоробила вул
ьгарная похвальба сотнями спален (они теперь стояли на вершине холма, бы
ла ночь, вокруг высились горы), когда вся земля Ц наш дом. С точки зрения цы
гана, какой-то герцог, поняла Орландо, просто разбойник и нахал, оттяпавши
й земли и деньги у людей, которые не придавали им цены, и ничего не придума
вший остроумней, чем построить триста шестьдесят пять спален, тогда как
довольно и одной, а ни одной Ц и того лучше. Орландо не могла отрицать, что
предки ее копили, собирали поле к полю, замок к замку, почесть к почести, от
нюдь не будучи при этом ни святыми, ни героями, ни великими благодетелями
рода человеческого. Не могла она опровергнуть и тот довод (Рустум, как ист
инный джентльмен, от него воздерживался, но она же понимала), что каждый, к
то сейчас повел бы себя так, как триста Ц четыреста лет назад поступали е
е предки, был бы заклеймен, бесспорно (и в первую очередь собственным ее се
мейством), как выскочка, авантюрист и нувориш.
Она могла бы ответить на эти доводы испытанным, хоть и окольным возражен
ием, что, мол, цыгане сами ведут грубую и варварскую жизнь и за последние в
ремена сами стали хороши. Но не подобные ли споры всегда вели к кровопрол
итиям и революциям? Еще и не из-за такого крушились города, а миллионы муч
еников шли на плаху, лишь бы ни йоты не уступить от отстаиваемых истин. Нет
в нашей груди страсти сильней, чем желание заставить другого думать так
же, как думаем мы сами. Ничто так не отравляет счастье, так не приводит в яр
ость, как сознание, что другой ни в грош не ставит что-то для нас драгоценн
ое. Виги и тори, консерваторы и лейбористы за что и бьются, как не за прести
ж? Не любовь к истине, но желание настоять на своем поднимает квартал на кв
артал, заставляет один приход мечтать о гибели другого. Каждый желает од
ержать верх. Собственное спокойствие, самоутверждение Ц важнее торжес
тва истины и добродетели… но оставим-ка мы эти прописи историку, ему спод
ручней ими пользоваться, да и нудны они, кстати, как стоячая вода.
Ц Триста шестьдесят спален Ц это им плевать, Ц вздыхала Орландо.
Ц Закат дороже ей козьего гурта, Ц ворчали цыгане.
Орландо не знала, что делать. Уйти от них, снова стать послом? Нет уж, только
не это! Но и вечно жить там, где нет ни бумаги, ни чернил, ни почтения к Тюдор
ам, ни уважения к тремстам спальням Ц тоже невозможно. Так рассуждала он
а однажды утром на горе Афон, пася своих коз. И тут Природа, которой она пок
лонялась, то ли выкинула шутку, то ли сотворила чудо, Ц опять-таки мнения
тут расходятся, так что точно не известно. Орландо довольно безутешно вп
ерила взор в кручу прямо перед собой. Лето было в разгаре; и если чему-то ст
оило уподоблять этот пейзаж, то уж сухой кости, овечьему скелету, гигантс
кому черепу, добела вылизанному тысячей шакалов. Жара палила немилосерд
но, а низкорослой смоковницы, под которой она укрылась, только на то и хват
ало, чтобы напечатлевать узор своей листвы на легком бурнусе Орландо.
Вдруг какая-то тень, хоть решительно нечему было ее отбрасывать, легла на
лысый склон. Она быстро углублялась, и скоро зеленая лощина образовалась
там, где только что белела голая скала. Лощина росла, ширилась на глазах у
Орландо, и вот уже на склоне раскинулся зеленый парк. В парке мрел и волнил
ся муравчатый луг;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80