Ц Будь я проклят, Ц сказал Орландо, Ц если я напишу или попытаюсь напис
ать еще хоть слово в угоду Нику Грину или Музе. Хорошо ли, плохо, или посред
ственно Ц я буду писать отныне и вовеки в угоду самому себе. Ц И тут он бу
дто разорвал все свои бумаги и швырнул их в усмешливую, наглую физиономи
ю. После чего, как увертывается дворняга, когда вы наклонились, чтобы запу
стить в нее камнем, Память увертливо убрала портрет Николаса Грина с гла
з долой и вместо него подсунула Орландо… вот именно что ничего не подсун
ула.
Но Орландо все равно продолжал думать. А ему было, было о чем подумать. Вед
ь, разорвав тот свиток, тот пергамент, он одним махом разорвал и ту скрепле
нную гербовой печатью грамоту, которой в тиши своего кабинета он сам себ
я назначил, как назначает посланника король, Ц первым в своем роду поэто
м, первым писателем своего века, даруя душе своей вечное бессмертие, а тел
у Ц вечный покой среди лавров и неосязаемых стягов людского поклонения
вовеки. Как ни было все это великолепно, он разорвал ту грамоту и выбросил
в мусорную корзину.
Ц Слава, Ц сказал он, Ц не что иное, как (и поскольку не было на него Ника
Грина, чтобы его окоротить, он упивался, заливался образами, из которых мы
выбираем только два-три самых скромных)… как расшитый камзол, стесняющи
й члены; серебряные, давящие на сердце латы; щит повапленный, заслоняющий
воронье пугало, Ц и т. д. и т. п. Суть всех этих образов сводилась к тому, что
слава мешает и теснит, безвестность же, как туман, обволакивает человека:
безвестность темна, просторна и вольготна, безвестность оставляет духу
нестесненно идти своим путем. На человека безвестного милосердно излив
аются потоки темноты. Никто не знает, куда уходит он, куда приходит. Он вол
ен искать, он волен объявлять правду; лишь он один свободен; он один правди
в; он один наслаждается покоем. И он затих под дубом, очень даже удобно и ую
тно ему подостлавшим свои корявые корни.
Лежа так, глубоко уйдя в свои мысли о благословении безвестности, о том, ка
кое это счастье быть безымянным, быть волной Ц вот набежит, вот снова опа
дет на дно морское; о том, как безвестность избавляет душу от докучной зав
исти и злобы, гонит по жилам чистый ток великодушия и щедрости, учит дават
ь и брать, не клянча и не расточая ни благодарности, ни похвал; так, верно, Жи
ли все великие поэты, полагал он (хотя, по скудости познаний в греческом, н
е мог подкрепить свою идею), так, думал он, пишет Шекспир, так зодчие возвод
ят храмы, не ища ни воздаяния, ни славы, была бы только работа днем да вечер
ом кружка пива. «Вот это жизнь, Ц думал он, потягиваясь под дубом. Ц Но от
чего бы сию минуту ей не предаться?» Мысль эта пронзила его, как пуля. Чест
олюбие грузилом шлепнулось на дно. Освободясь от грызи попранной любви,
уязвленного тщеславия Ц словом, всякого зуда и волдырей, какими он маял
ся из-за житейской крапивы, совершенно бессильной обстрекать человека,
если тот избегает почестей, Ц он широко раскрыл глаза, и прежде широко от
крытые, но видевшие только мысли, и увидел далеко в низине свой собственн
ый дом.
Он раскинулся в лучах весеннего утра. Скорей не дом, а целый город, но не сл
епленный кое-как прихотью несговаривавшихся хозяев, а возведенный осмо
трительным, рачительным строителем, руководившимся одной-единственно
й идеей. Дворы и строения Ц серые, красные, бурые Ц располагались стройн
о, соразмерно; вот двор Ц удлиненный, а вот квадратный; где статуя, где фон
тан; одно строение лежит плоско, другое подведено под острый конек; где зв
онница, а где часовня; меж ними сверкали ярчайшие полотнища муравы, темне
ли группки кедров и пестрели куртины; и все это плотно, но не сжимая, не сте
сняя, замыкал изгиб тяжелых стен; и кучерявились, взмывая в небо, дымки нес
четных труб. Это могучее, но строго рассчитанное сооружение, способное у
крыть тысячи человек и, наверное, две тысячи коней, возведено, думал Орлан
до, работниками, не передавшими векам своих имен. Здесь жили, мне и не счес
ть сколько столетий, безвестные поколения моих безвестных предков. Ни од
ин из всех этих Ричардов, Джонов, Марий, Елизавет не оставил по себе следа,
но все они, трудясь Ц кто иголкой, кто лопатой, Ц любя, рожая себе подобны
х, оставили вот это.
Никогда еще дом не выглядел благородней, человечней.
Так к чему же заноситься, метить куда-то выше их? Какая оглушительная нагл
ость и тщета Ц пытаться усовершенствовать это безымянное творение, под
править труд исчезнувших рук. Куда лучше прожить неизвестным и оставить
после себя арку, беседку, стену, за которой вызревает персик, чем, мелькнув
ярким метеором, улетучиться дотла. И в конце концов, сказал он сам себе, за
гораясь при виде огромного дома и дерна внизу, неизвестные лорды и леди, к
оторые здесь жили, никогда не забывали кое-что приберечь для наследнико
в: вдруг протечет крыша, повалится дерево. И всегда был у них на кухне тепл
ый уголок для старенького пастуха, всегда хлеб для голодных; всегда были
начищены кубки, даже когда хозяина сваливал недуг; окна сверкали огнями,
даже когда он лежал на смертном одре. Хоть и лорды, как готовно растворяли
сь они в безвестности вместе с каменщиками, вместе с кротоловами. Безвес
тные герои, забытые зиждители Ц так взывал он к ним с жаром, который рьяно
отрицали иные критики, приписывавшие ему холодность, вялость, безразлич
ие (по правде говоря, качество вообще нередко прячется по другую сторону
стены, возле которой мы его разыскиваем), так обращался он к своему дому и
роду с прочувствованной речью;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80