Она с
трудом произнесла едва ли не два слова за все время, прошедшее после
завтрака. Весь день она простояла на корме рядом с отцом, помогая ему, как
могла, и испытывая на себе его гнев. Поэтому сейчас она выглядела очень
уставшей.
- Мы должны отыскать Кави, - сказала она. После звуков ее голоса в
воздухе повисла тишина, будто он был чем-то околдован. Любой другой голос
после этого казался грубым и неуместным. Тишина нарушалась только лишь
всплесками воды в реке, поскрипыванием веток на засохших деревьях да
шипением и потрескиванием углей.
- А где? - наконец не выдержал затянувшегося молчания Петр.
- Мой отец знает, где его искать. - Сзади них послышался шелест
переворачиваемой страницы. Тишина продолжалась мгновенье или два, пока
Ивешка не начала переворачивать оладьи. Стоя около печки, этого она
сказала: - Я поступила очень глупо, что поверила ему. Мой отец был
абсолютно прав. Теперь я это знаю.
- И что же мы собираемся делать с этим самым Кави? - спросил Петр. -
И что это были за слова по поводу сердца? Что имел в виду водяной, когда
говорил об этом сегодня утром?
Ивешка замерла, затем вновь занялась печкой, стараясь не отрывать
глаз от своей работы, и сказала как можно спокойней:
- Я была еще очень глупой, а мой отец был абсолютно прав.
Саша почувствовал небольшой холодок. Возможно, что то же самое ощутил
и Петр: он старался успокоить больную руку, и глядел на Ивешку так, словно
подозревал о сашиных ощущениях, и что, разумеется, в словах Ивешки сейчас
не доставало искренности.
И тогда Петр взглянул на мальчика. Саша промолчал, только бросил в
его сторону предупреждающий взгляд, опасаясь того, что лишние вопросы
могут уничтожить только что установленный зыбкий мир... Кроме того, было
неизвестно, могла ли Ивешка свободно отвечать на них, и Бог знает, какое
влияние до сих пор имел на нее Кави Черневог.
Наконец Ивешка подала оладьи, и они сели ужинать при мерцающем свете
от масляной коптилки Ууламетса. У них было даже немного водки. Однако
Ууламетс взял ужин с собой поближе к свету и уселся на палубе, скрестив
ноги и не обращая ни на кого внимания, занятый книгой.
Петр заметил:
- Я предполагаю, что мы должны починить этот парус? Есть у нас
что-нибудь подходящее для этого? Может быть, тонкая веревка?
- Я не знаю, - сказал Саша. - Ивешка?
- Да, - тихо сказала та, встала и направилась в каморку.
- Так что же все-таки насчет сердца? - нетерпеливо прошептал Петр,
когда она отошла достаточно далеко. - Что он такое говорил? И что за беда
подстерегает ее?
- Я не знаю, - так же шепотом ответил Саша. - Я никогда не понимал
этого.
Петр в растерянности смотрел на него, словно, на самом деле, ожидал
от него ответа, соответствующего колдуну. Он так и не смог вылечить Петру
руку, возможно это было выше его сил, но тем не менее Петр продолжал
доверять ему в вопросах жизни и смерти и ожидал от него какого-нибудь
чуда.
Это пугало его больше, чем сам водяной, но может быть, это была всего
лишь манера человека не обращаться за помощью, или манера попытаться
все-таки сделать то, чего от тебя ожидают.
Кроме того, был еще и Ууламетс со своей книгой, которая вбирала в
себя, как память, все, что он когда-либо делал, а Саше никогда даже в
голову не приходило сделать то же самое: во всяком случае, он даже и
вообразить не мог, что может писать, пока старик Ууламетс не заметил, что
он вполне годится для ученья. Но сейчас он думал о том, что не мог нести
всю меру ответственности от начала до конца за свои дела с Ууламетсом и
водяным, когда он загадывал то одно желание, то другое в полном
беспорядке, просто потому, что учитель Ууламетс сказал ему о том, что у
него есть талант... Большинство же людей, как считает Ууламетс, делают
одну общую ошибку, забывая о своих действиях, в то время как колдун обязан
помнить все это, вычислять возможные связи, прежде чем загадывать желание,
что он и сам нередко делал, сидя в конюшне и порой часами думая, прежде
чем решить, что, собственно, следует делать.
Затем появился Петр, значительно старше его и опытнее в вопросах
познания мира. И вот, впервые в жизни обретя друга, что он мог еще
сделать, как желать с полным отчаянием того, в чем так нуждался Петр?
Но он никогда до сих пор не понимал, как сильно обольщался, думая,
что в происходящее вовлечены только он, Петр и Ууламетс, и что
взаимодействовать могут лишь их желания. Так никогда быть не могло. Еще
были и водяной, и Ивешка, а теперь кто-то еще, по имени Кави Черневог, а
он сам при этом загадывал столько самых отчаянных желаний, что был теперь
на грани того, что не мог запомнить их все, а тем более еще и те, которые
загадывал в прежней жизни, и уж наверняка не мог уследить за тем, как они
вообще смогут взаимодействовать друг с другом. Он не мог даже отчетливо
припомнить теперь того мальчика-конюха из "Петушка", потому что тот
мальчик воспринимал мир как кто-то другой, как кто-то, кто не знал, как
следует поступать, тогда как сейчас...
Потому что, если бы ему довелось сейчас встретить Михаила, и тот
точно так же столкнул бы его с дороги, он бы не испугался. Он...
Он мог бы даже убить его: он даже отпрянул назад от такой мысли,
чувствуя как холодок панического страха обволакивает его, и тут же подумал
о том, что не желал смерти Михаилу, нет, ни в коем случае, даже никакого
другого вреда он не желал ему, неважно как далеко они теперь находились в
этом мире, потому что он был дурак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165