14
В доме весь день стоял запах свежестираного белья и лечебных трав,
смешанный с запахом печеного хлеба. Он показался Петру очень странным,
потому что беспокоил его, но беспокоил именно потому, что этот запах
совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где Петр
беспечно и попусту провел многие свои годы и где постоянно пахло дымом,
лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем. И он не был
похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра
постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные,
еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни был,
о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.
Это были дурацкие мысли, потому что Петр не мог припомнить за всю
свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть, кухни в
"Оленихе", где в дни перед наступлением праздников сын Ильи Кочевикова
чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой... без оглядки стягивая со
стола пирожки и подхватывая шлепки, которые раздавала направо и налево
перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина...
И вот теперь он сидел здесь, за обеденным столом, чисто выбритый,
пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые штаны, рядом с
аккуратно причесанным и хорошо одетым Сашей Мисаровым, и, сам Бог
свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи отмытые до блеска волосы и
борода теперь были ослепительного белого цвета, и, казалось, могли даже
поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать и следов
тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.
Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы, которые украсила
голубыми и розовыми лентами, разлила обед по расставленным котелкам и
уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом
подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы
не облить свои чистые рубахи.
Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое
весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме,
о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство...
Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно
сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и
устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой
глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что
было жалко разрушать их.
Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские чары. При
этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать какую-нибудь
фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться, которые очень задевали
человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой
или около стены, вспоминая, как Саша и Ууламетс, оба одновременно,
говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в
этот дом.
Ему сейчас очень хотелось, чтобы снова заскрипели половицы, а в
подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот
самый злобный черный шар, похожий на комок пыли, появился здесь вновь.
Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще
ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то
же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет на то, что удача
игрока, может быть, хоть что-то, да и значит...
Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.
А может быть, подумал он вдруг, все это было лишь следствием
лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть,
он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть, девушка
сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так же как не
было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей болезни
лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая путаница от
той самой лихорадки, которая и мучила его из-за раны. Вот такие мысли
продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы, при этом они
могли быть крайне убедительными, особенно если человек не очень цеплялся
относительно того, что он уже видел и того, что он уже сделал. Это было
невероятным, если только вообще было на самом деле.
Два или три раза во время ужина, когда он был особенно готов не
верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме, и с
этой целью попробовал представить подводную пещеру в мельчайших деталях,
припоминая и черепа и скелеты, чтобы не попасть под колдовские чары
Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще
было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом. Но если он будет
придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае, он
должен будет признать себя сумасшедшим.
- Скажи мне, - очень мягко спросила его Ивешка, чуть наклоняясь
вперед, - сколько людей живет в Воджводе?
Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим. Он прикинул,
ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он решил,
что их могло быть и десять.
Затем, неожиданно сжавшись от подступившего ужаса, он подумал об
окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.
- Не знаю, - ответил он. - Я не уверен, что знаю это.
Ивешка продолжала смотреть на него. Казалось, что вокруг все
остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165