- Черт тебя возьми, ведь ты же говорил, что он не
причинит вреда ни тебе, ни кому-либо в твоем окружении. А что же я? Разве
я не вхожу в это соглашение? Ты просто пытаешься убить меня, в этом и
состоит вся игра?
- Твое собственное отношение ко всему позволяет ему делать такое
исключение, - сказал Ууламетс, нагибаясь за посохом. - Подумай об этом.
С этими словами старик пристукнул посохом по земле и отправился за
своей драгоценной книгой.
- Я убью его, - пробормотал Петр.
- Ты ничему не учишься, - сказал Ууламетс, искоса глядя на него. -
Иди туда, куда хочешь. Отправляйся в Киев. Только попытайся вначале
миновать это созданье.
Малыш терся около его ноги, отбежал в сторону кувшина, ухватил его,
и, переваливаясь, возвратился вместе с ним назад.
Петр прикрыл глаза и оперся лбом на руки, не обращая внимания на боль
в локте.
- Моя дочь, - продолжал бормотать старик за их спиной, - как раз и
является подобным его созданьем. А ты - ее. И это тоже хорошенько запомни.
Петр ничего не сказал на это слегка тревожное утверждение. Он только
злобно взглянул на старика, который сидел сзади них со своей книгой.
- Он предупреждает тебя об осторожности, - сказал Саша.
- Он всегда находит самый отвратительный способ, чтобы сказать это. -
Он взял кувшин у Малыша, который с нетерпеньем ожидал этого, откупорил и
влил приличную порцию в его уже заранее открытый рот: Малыш заслужил это.
Подумав над этим, Петр добавил ему еще немного.
Кувшин, почти наполовину пустой, казалось, не стал от этого легче. Он
не стал, как начал неожиданно припоминать Петр, значительно легче и в
течение дня.

Петр завернулся в одеяло и уснул, справедливо полагая, как не раз сам
любил говорить, что может быть лучше этого в подобных обстоятельствах?
Видимо, наконец-то Саша добрался до этого очень маленького желания, очень
осторожного маленького желания, которое должно было пойти лишь на пользу
Петру и ради которого Петр готов был приставать и придираться к нему, если
бы на него не свалилось столько бед, большинство из которых Саша считал
своими ошибками.
Саша включил и кувшин в очередную дюжину своих желаний, некоторые из
которых были еще не вполне ясными для него, а те, которые он так еще и не
включил до сих пор в общую сумму по тем же самым причинам, что и Ууламетс,
он продолжал обдумывать про себя, совершая в голове долгий процесс
вычислений, словно мудрый паук, который, начиная ткать паутину, старается
придать ей с самого начала столь регулярный узор, который он, при первой
же открывшейся ему опасности мог бы произвольно изменить. Он не имел
возможности записывать свои стежки, но он старался "завязывать" в своей
памяти отдельные "узелки" этого причудливого рисунка, которые желал
надолго запомнить...
И в то время, пока Ивешка бродила около него, выказывая ему свое
раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее так
или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло и его собственные
мысли.
Тут он припомнил, что она умерла почти в его возрасте.
Он отметил этот факт в своей памяти, в той ее части которая была
отведена для всего, связанного с Ивешкой.
Фактически она оставалась молодой все эти годы, потому что, как
казалось ему, она могла лишь узнать очень многое о разных сторонах
окружающего мира, так и не сумев познать на деле ни одной из этих сторон,
временами поступая так, как и следовало поступать шестнадцати летней
девочке, по его мнению, особенно в отношении Петра...
"Нет" - чувствовал он ее протест, доносившийся к нему через
пространство над костром.
Возможно, продолжал рассуждать он, что и в отношении собственного
отца она тоже поступала таким образом, и отложил в памяти очередной
"узелок". Может быть, для взрослых людей Ивешка была более сложной
загадкой, чем даже он сам: работая в "Петушке", он смог повстречать очень
многих людей, тогда как она встретила за всю свою жизнь лишь несколько
живых душ, да и те были колдунами.
С тех пор, как она умерла, подумал Саша, она могла встречать и
других, на их собственное горе и беду...
Теперь она оказалась еще ближе к нему и была еще более раздраженной,
о чем Ууламетс прекрасно знал. Он понял это, даже не оглядываясь по
сторонам. Ууламетс неожиданно потерял нить рассуждений, и он тут же
вспомнил про кувшин, который он непреднамеренно заколдовал: ведь это был
самый успешный опыт его собственного колдовства. Небесный Отец! Кувшин
уцелел от катастрофы и едва не стоил жизни Петру, все произошло точно так,
как и предупреждал его учитель Ууламетс: Волшебство слишком просто дается
молодым...
Но ведь ничто не препятствовало в тот момент его колдовству над
кувшином: ведь не было никого, кто мог пожелать, чтобы кувшин разбился,
никто даже не имел на этот счет противного мотива, и Бог свидетель, что в
его голове не было никаких сомнений в тот момент, когда кувшин летел по
палубе, а он хотел, чтобы тот остался цел.
Волшебство давалось чертовски просто, и кувшин доказал это: он был
весьма равнодушен к таким малым проявлениям колдовства, находясь в самой
гуще колдовства большого и опасного, которое рассеяло его внимание
заставило уверовать в то, что и он может не задумываясь выпускать в
окружающий мир безопасные желания...
Но его колдовство над кувшином не было, на самом деле, столь
безвредным. Оно, несомненно, было более мощным, чем те средства защиты,
которые он в этот момент предоставил самому Петру, и причины этого он не
мог пока полностью понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165